Семья Рубанюк - [307]

Старик слушал с хитровато-равнодушным лицом, выкурил несколько председательских папирос и пообещал:

— Так и быть… доведется уважить. А вы уж и меня не обидьте… С фермы кабанчика деду выписали б. И маслица хоть сулею, если больше нельзя. Харч, по моим трудам, жирный требовается.

Петро вскипел, но сдержался: обойтись без опытного кузнеца колхоз не мог.

— Трудновато сейчас, — сказал он, скрывая раздражение. — По плану нам еще тридцать штук поросят не хватает… Но, делать нечего, посоветуемся с членами правления, что-нибудь придумаем.

Шагая по улице, Петро с огорчением думал: «Вот толкуй такому о патриотическом долге, тяни к лучшей жизни! А у него только и в мыслях, как бы себе урвать побольше, на трудностях нажиться. Ведь двух подсвинков уже завел…»

За кабанчиком дед зашел на следующий же день.

— Ну и жила ты, дед Мефодий, — с сердцем сказал Горбань, выпуская из загороды четырехмесячного поросенка. — Старый человек, постыдился бы свой колхоз обдирать.

— И стар, да петух, и молод, а протух. — ответил Кабанец с ехидцей. — Бувайте здоровеньки…

— Совести у него на гривенник, — сказал вслед ему присутствовавший при этом Петро. — Видишь, как проворно ковыляет…

Его несказанно обрадовало, когда, недели две спустя заглянув на кузницу, он увидел, что подростки Алеша Нетудыхата и Николай Черненко, выделенные комсомольской организацией в обучение к Кабанцу, сами, без посторонней помощи, оттягивали лемеха к плугу, ковали зубья для борон.

— Ну, как подручные? — спросил он Кабанца, только что кончившего свой обед и надевавшего брезентовые рукавицы.

— Да вот, — сыто икая, неопределенно прогнусавил дед.

А Петро с радостной улыбкой наблюдал, как чумазые пареньки, стараясь не осрамиться перед председателем, сноровисто и молчаливо, как и положено солидным кузнецам, били молотами по наковальне, небрежно смахивали горячую окалину.

Вечером в комнате Петра сидели Сашко́, Полина Волкова и редактор колхозной стенгазеты Павка Зозуля, завернувшие после занятий послушать радиопередачу.

Москва только что сообщила о новом мощном наступлении советских войск, начавшемся двенадцатого января, и в хате царило радостное оживление.

Раскрасневшийся от мороза Сашко́ — он только что прибежал с Днепра — стоял около карты с флажками и громко излагал свои прогнозы по поводу возможных событий на фронте.

— Вот сюда Рокоссовский ка-ак ударит! — Сашко́ ликующе прикрывал озябшей пятерней часть карты. — А потом сюда… Краков, Лодзь… Ух ты! А Берлин… Петро, сколько до Берлина от Варшавы?

Его не слушали. Павка Зозуля ломким и хриповатым голосом рассказывал о делах плотничьей бригады.

— Да ты, Павлик, немножко того… прихвастываешь, — перебила его вдруг Волкова. — Как не стыдно!

Повернув к Петру влажное лицо с капельками оттаявшего снега на щеках, на кончике вздернутого носика и темных ресницах, она живо заговорила:

— Ребята, которые с Гайсенко работают, уже полсотни столбов подготовили. Крючья в запасе у них еще есть, а вот они, — Волкова кивнула в сторону Павки, — они отстали, позорно отстали. Ты, Павлик, не рассказываешь, как вас пришли на буксир брать…

— Нас вчера Павел Петрович заставил ступицы тесать, — сердито оправдывался паренек, накручивая на палец клок волос, падающий на лоб. — Мы бы не отстали…

— Сашко́, помолчал бы ты хоть минутку, — попросил Петро братишку, оглашавшего комнату воинственными возгласами. — Садись рядом, слушай…

— Зато мы указатели для дорог и витрины газетные сделали, — продолжал оправдываться Павка. — Это не готовые крючья забивать…

Они долго говорили о том, что к возвращению фронтовиков надо не только пустить электростанцию, но и привести в порядок общественные постройки, отремонтировать хаты, а весной обязательно обсадить деревьями нее улицы и дороги, украсить могилы казненных во время оккупации.

Перед уходом Волкова спросила, не сможет ли Петро побеседовать со школьниками ее класса. Она задала им тему для изложения «Наш колхоз»; ребята написали, теперь хорошо было бы рассказать им о будущем колхоза и Чистой Криницы.

Петро охотно согласился. Он слышал от Сашка́ и от других ребят восторженные отзывы об организованной учительницей экскурсии в лес, по партизанским местам, об интересных походах вдоль Днепра, на остров, в соседний совхоз.

— Мне нравится, как вы работаете с ребятами, — сказал он. — И я понимаю, за что вас они так любят.

— С ними же очень интересно, Петро Остапович, — розовея от радостного смущения, ответила Волкова.

В школу Петро пошел на следующий день. Волкова должна была провести еще урок географии, и он попросил разрешения послушать. Сидя сзади, за низенькой школьной партой, закапанной чернилами, Петро с любопытством слушал бойкие ответы четвероклассников. И пожелтевшие от времени карты Китая и Европы, и своеобразный сложный запах мела, мытых полов и свежеиспеченного ржаного хлеба, который школьники приносили из дома в сумках, — все живо напоминало Петру его школьные годы. Он вспомнил место, где стояла парта, за которой они сидели с Гришей Срибным. Казалось, это было так недавно!

Волкова вела свой урок уверенно, спокойно поправляя учеников и краснея от удовольствия при особенно удачных ответах.