Семья Наполеона - [11]

Дядя оставил после себя пять тысяч франков, которые вскоре были истрачены на покупку для Наполеона чина лейтенанта-полковника и заместителя командующего полком корсиканских добровольцев. Паоли был уже порядком раздражен длинными посланиями, вышедшими из-под пера не по годам развитого Лючиано, в которых тот советовал ему, как управлять Корсикой[11], и бурными речами, произносимыми в революционном клубе. Весной 1792 года во время религиозных волнений в Аяччо наполеоновские солдаты открыли по мятежникам, которым сочувствовал Паоли, огонь и даже попытались занять цитадель. Французский комендант ответил на это отказом, за которым последовало три дня уличных беспорядков. Вскоре после этого Наполеон, настроив против себя как Паоли, так и французский гарнизон, отправился в Париж, куда и прибыл в конце мая.

Здесь его повысили в чине до капитана, продержав два утомительных месяца в запасе. 10 августа этот до мозга костей демократ стал свидетелем штурма Тюильри и жуткой резни, устроенной швейцарской гвардией.

«И как только они позволили этому сброду прорваться внутрь? — заметил он. — Следовало бы расстрелять пять-шесть сотен этих смутьянов пушками, а остальные разбежались бы сами».

Это было тревожное время для аристократов, даже самых худородных, и Мария-Анна Буонапарте в своей монастырской школе для благородных девиц оказалась в настоящей опасности. В сентябре брат добился от муниципалитета Версаля разрешения забрать ее оттуда и отправить домой. По пути им пришлось пережить несколько неприятных мгновений: их не раз останавливали и требовали предъявить документы. Путешественникам то и дело приходилось доказывать, что они не аристократы.

Наполеон с сестрой целыми и невредимыми достигли Аяччо в октябре 1792 г., где он тотчас возобновил свою службу в чине лейтенанта-полковника в рядах корсиканских добровольцев. Однако старый генерал Паоли был вовсе не в восторге от того, какой оборот приняла революция Кроме того, он недолюбливал щеголеватого французского комиссара, бывшего маркиза де Семонвиля, который проживал в доме Буонапарте. Затем в апреле Люсьен Буонапарте в республиканском клубе в Тулоне произнес речь в которой резко раскритиковал Паоли как тирана, заслуживающего гильотины, в результате чего Комитет общественного спасения в Париже выдал ордер на арест генерала. Паоли ответил на это собственным распоряжением схватить Наполеона живым или мертвым. Приказ был выполнен, но Наполеону удалось бежать. Его мать приготовилась защищать дом, но вскоре до нее дошла записка от сына: «Эта страна не для нас».

Оставив юную Марию-Аннунциату и Джироламо на попечение собственной матери, ночью Летиция вместе с Фешем повели Луиджи, Марию-Анну и тринадцатилетнюю Паолетту через поля на их ферму в Милете, где они переждали опасность до самого рассвета. В Аяччо их дом «Каса Буонапарте» подвергся обыску, а на одной из их ферм на окраине города вспыхнул пожар. Сторонники Паоли рыскали в поисках семьи в кустарнике возле разрушенной башни Капителло на дальнем конце залива от Аяччо, где Летиция условилась встретиться с Наполеоном. На их счастье, он прибыл на лодке скоро, в считанные часы. Обняв мать, весь в слезах, Наполеон усадил семью в баркас. Наконец они достигли Кальви, который по-прежнему находился в руках республиканских войск, где нашли себе кров. Вскоре к ним сюда прибыли и двое самых юных отпрысков. Но Кальви тоже угрожала опасность. Всем было ясно, что скоро генерал выдворит французов с острова. Последним пристанищем оставался материк. 11 июня 1793 года семья Буонапарте отплыла с острова, рискуя при этом попасть в лапы английского флота. Корсику они покинули навсегда. Два дня спустя беглецы достигли Тулона, где их с радостью поджидал Люсьен. Несмотря на свою молодость, он уже был выдающейся фигурой в якобинском клубе, который заправлял всем городом — этим ключевым средиземноморским портом, где размещался арсенал французского флота.

Политика террора была в самом разгаре, лезвие гильотины работало денно и нощно, по городу бродили толпы, потрясая пиками с отрубленными головами, а мятежные матросы то и дело грозились вздернуть на мачтах офицеров. Повсюду царил страх оказаться в черных списках. Семейству Буонапарте только сыграло на руку, что у них не было за душой ни гроша и они пострадали за дело революции, а в выданных им паспортах Летиция и ее дочери значились как портнихи. Наполеон снова вернулся в свой полк в Ниццу, а Жозеф тем временем отбыл в Париж в надежде выхлопотать денежную компенсацию. Первому удалось получить за предыдущие месяцы три тысячи фунтов жалованья, а второму — добиться от Конвента единовременного пособия в 600 тысяч франков, из которых, однако, не было получено ни единого су. Мать покинула их спустя несколько дней, несомненно, исполненная благодарности, и сняла комнаты в тулонском пригороде Ла-Валетт. Можно сказать, что она успела вовремя. Тулон поднялся против террора в июле, и английскому адмиралу Гуду с его британским флотом ничего не стоило занять город, где тотчас началось преследование революционеров, таких как Люсьен, большинству из которых, правда, удалось бежать. Летиция тоже вынуждена была спешно покинуть Ла-Валетт. Ей в буквальном смысле пришлось выйти на дорогу и просить себе на пропитание. К счастью Жозеф сумел подыскать для нее две комнатушки в Марселе, в которых не было даже мебели, но все же Летиция была вынуждена выстаивать очереди за бесплатным супом. Жозеф имел возможность как-то помочь матери, так как Наполеон убедил своего корсиканского знакомого, депутата Христофора Саличетти, своего бывшего союзника по борьбе против Паоли и одного из военных комиссаров республики, взять Жозефа себе в секретари. В начале сентября Саличетти устроил назначение Жозефа в качестве помощника секретаря комиссара республики при южной армии с жалованьем 6 тысяч франков. Люсьен был вынужден довольствоваться местом начальника лавки — склада в деревушке, где жалованье его составляло сущие крохи — 200 франков. Именно тогда Жозеф и отыскал себе богатую невесту — девушку своей мечты. Мадемуазель Жюли Клари пыталась по поручению семьи добиться у Саличетти теплых местечек. Многие из ее родни подозревались в контрреволюционной деятельности, в том числе и ее отец, уже одной ногой стоявший в могиле, по одной версии — торговец шелком, по другой — мыловар, вероятно, ирландского происхождения. В это дело вмешался Жозеф, и таким образом опасность миновала. Жюли была низкорослой, с лошадиным лицом и к тому же страдала от прыщей, но зато обладала чутким сердцем и острым умом и, что самое главное, должна была унаследовать 80 тысяч франков. Жозеф представил это многообещающее юное создание матери, и та тотчас одобрила как саму избранницу, так и ее наследство. Вскоре состоялась помолвка.