Семнадцать о Семнадцатом - [68]

Первым в очереди был его сосед Анатолий – невысокий крепкий мужчина с заросшими, налитыми кровью ушами. Анатолий был неудачливым военным, застрявшим на нижнем чине, – служил он здесь же, неподалеку, в Нахабино. Выпив хотя бы немного, он терял всякий контроль над собой. Несколько раз Маргелов находил его валявшимся на земле и на полу – у подъезда, в подъезде, на этажах, с первого по четвертый. Как-то Маргелов застал его у почтовых ящиков рвущим в клочья и разбрасывающим листовки из коробки для мусора. Выглядел он просто жутко. В конце концов Анатолий изорвал и саму коробку.

– Ты зачем это делаешь? – равнодушно спросил Маргелов.

Анатолий по-черепашьи вытянул маленькую облетевшую голову на длинной шее и, посмотрев искоса, проскрипел: «Слишком чисто». Раньше бы Анатолию это не сошло с рук. Маргелов бы сперва дружески попинал его, понадавал оплеух не в полную силу, а если бы история повторилась, мобилизовал бы управдома и все другие местные институции и устроил бы Анатолию непростую жизнь. Но теперь Маргелову эта война была неинтересна и не нужна – только привлекать к себе дополнительное внимание.

Отходя от кассы, Анатолий дружески кивнул Маргелову, а Маргелов никак не ответил ему.

Маргелов спустился по очень прямой и длинной тропинке к новенькому кирпичному дому, куда переехал с женой полгода тому назад. Звонили колокола, и возле дома пахло застоявшейся водой и лесом и еще немного удобрениями – соседка с первого этажа недавно завела огород под окном и по чьему-то безжалостному совету выращивала зелень и овощи на человеческих экскрементах.

За исключением запаха и пары безумных соседей, Маргелову здесь очень нравилось. И к ежедневным большим расстояниям он привык. Маргелову по душе была мысль, что когда у него появится сын, то он увидит козу или корову не на картинке, а здесь же, под окнами. Рядом с их домом стояли покосившиеся деревенские дома. Ниже был резкий обрыв, за которым виднелось поле с беспорядочно разбросанными по нему деревцами и равнодушными большими животными, отщипывавшими траву.

Возле дома опять было безлюдно – с тех пор как поломали скамейки. Одной ночью Маргелов сам их поломал, соблюдая предосторожности. Но с тех пор прошло уже много времени, можно было бы и починить.

Дождавшись, пока сосед-алкоголик, бесцельно суетившийся в дверях, наконец зашел и поднялся на пару пролетов, Маргелов зашел сам.

Не включая свет и не раздеваясь, сразу отнес продукты на кухню, вернулся, чтобы разуться, и тут прямо над ухом раздался звонок. Он вспомнил, что не закрыл дверь. Ключ торчал в скважине. Маргелов подумал, что прежде, чем что-либо спрашивать, нужно закрыть дверь на ключ. Но теперь это было бы странно. Маргелов замешкался. В последнее время в дверь часто звонили Свидетели Иеговы, которых было особенно много именно здесь, в окрестностях Нового Иерусалима. Еще это могли быть продавцы картошки, но Маргелов знал, что это ни те ни другие. Он потянулся и приоткрыл дверь. Увидев тени на лестничном марше, тут же попытался захлопнуть, но ничего не вышло. Длинная рука вытянулась из темноты и толкнула его в грудь – вроде несильно, но Маргелов буквально взлетел, как будто не было в нем ни костей, ни мяса, и приземлился затылком в стену. Дверь оставили незакрытой, и черные тени стали вноситься с грохотом, растекаясь из коридора по комнатам, как вода из прорвавшейся плотины. Маргелов все сразу понял, но на всякий случай решил попротестовать и даже закричал: «Вы кто вообще! Покажите бумагу», – но через пару секунд уже лежал лицом в пол, в наручниках, удивляясь тому, как легко и почти что весело его скрутили. Маргелов подумал, что сейчас его ударят еще пару раз, так уж полагается, но его не били.

– Сегодня хороший день, – сказал человек в кепке с логотипом испанской сборной, полупрозрачной футболке, липшей к телу, и светлых и мятых шортах ниже колена. Слабый загар коснулся его лица, как будто он только принялся отдыхать, но пришлось сразу вернуться из отпуска. Театрально застыв в дверях и слегка покачнувшись, он проник в квартиру. Сорвал кепку с костлявой головы, бросил ее на вешалку, и стали видны его очень светлые тонкие брови, отчего казалось, что у него вообще нет бровей. Это был Кравцов. Маргелов сразу узнал Кравцова.

– А бумага у вас есть? – все же спросил Маргелов.

– Есть, – сказал Кравцов. От этого вопроса у него на лице установилось скучающее выражение.

Омоновцы, пролетев по всей квартире и распахнув все двери и дверцы, какие только могли, быстро ушли, и остались трое в штатском и двое в форме, среди которых была женщина, брюнетка с серым лицом и сероватыми волосами, которую Маргелов опознал как следователя.

– Сдавайте оружие, наркотики, все запрещенное. В протоколе будет отмечено, что это сделано добровольно, – сказала следовательница то, что говорила всем и всегда. Возможно, она говорила это даже детям, вернувшимся с вечерней прогулки.

Маргелова не преследовали уже четыре года, жил он не по прописке, менял телефоны, и казалось, что его не возьмут уже никогда. Что он уже вычеркнут из всех неблагонадежных списков.

Маргелов прекрасно помнил, как все это началось, еще лет семь или восемь назад, когда он был почти еще юношей. Маргелов стал замечать, что за ним ходят одни и те же мужчины. Сначала следили только за ним, а потом и за родственниками. Просто ходили следом, не пытаясь скрываться. Если к ним подойти и заговорить, слегка терялись, но и не думали ретироваться. Для Маргелова слежка сюрпризом не оказалась. Его партию тогда принялись разгонять, несколько приятелей были под следствием, а сам Маргелов стал правой рукой вождя и был в курсе всего, что затевали партийцы в Москве и регионах.