Семилетняя война - [28]

— Нешто я и сам за тем камнем не лёг бы? Да несподручно мне — потому меня контужило, и теперь левая рука как не моя. А хотя — как ваше благородие прикажут.

Шатилов махнул рукой и, стараясь скрыть смущение, отошёл от него.

— Тут в строю контуженный солдат, — доложил он командиру полка, когда тот проходил мимо. — Может быть, велеть ему в лазарет сходить?

Командир с удивлением посмотрел на него.

— У меня человек сто таких, и раненые и контуженные. Без них у меня полк на четверть убудет. Да и сами они не уйдут. Не в первом бою так.

Огонь пруссаков усилился. Железные ядра запрыгали по земле. Потом из-за леса показались густые массы кавалерии.

Русские позиции опоясались огнём. Всадники десятками валились с сёдел, но конная лавина стремительно приближалась.

— Пали! Залпами! — восклицал хриплым голосом Шатилов, в свою очередь разряжая и вновь заряжая ружьё.

Прусская кавалерия была уж совсем близко. Над потными мордами коней виднелись злые лица с прямыми усами и невысокие треуголки кирасиров с железным крестом для защиты от сабельных ударов и с султаном, который пруссаки носили для отличия от русских. Всадники скакали тяжёлым галопом, стараясь сохранить равнение в рядах. Ещё момент — и туда, где огонь был несколько слабее, на стыке Сибирского и Пермского полков, хлынули разъярённые, стреляющие, кричащие и рубящие палашами кавалеристы.

— Что ж это? — растерянно произнёс молодой мушкетёр подле Шатилова, глядя, как за его спиной растекается конный поток. — Порубят нас, как капусту.

Шатилов мучительно старался сообразить, что ему следует сделать.

— Стреляй с колена! Как наскочат, принимай на штыки! — командовал он, силясь перекричать грохот стрельбы, рёв голосов и ржание коней.

— Уж и порох избухали, — плачущим голосом сказал тот же мушкетёр.

Внезапно часть прорвавшихся всадников повернула вправо и понеслась прямо на его роту. Молодой мушкетёр вскрикнул и, бросив ружьё, изо всех сил побежал под гору.

— Стой! — отчаянным голосом крикнул Шатилов. — Стой, каналья!

Но в этот момент ещё трое солдат швырнули на землю ружья и побежали вслед за первым.

— Hoch! Hoch! Hoch! Hoch! — грянули совсем рядом нестройные голоса пруссаков, и Шатилов увидел, как над его головой со свистом взлетел широкий палаш.

Дальнейшего он не мог вспомнить. Словно какая-то чуждая сила оторвала его ноги, подхватила и понесла. Обрывками сознания он улавливал, что бежит без ружья, придерживая рукою шпагу, а вокруг бегут десятки его солдат. «Что я делаю! Боже! Надо остановиться», мелькала у него мысль, но в это мгновенье над его ухом проносилась пуля или где-то совсем рядом визжал палаш, с отвратительным хряском врубаясь в череп, и не оставалось больше ни одной мысли, кроме страха перед страданием и смертью, и ноги, не повинуясь разуму, уносили его всё быстрее куда-то вниз и влево, через кусты и широкие овраги.

Наконец погоня прекратилась… Прусские кавалеристы, сделав напоследок залп, уходили обратно, чтобы примкнуть к своим основным силам, старавшимся расширить прорыв.

Солдаты, тяжело дыша, собирались в кучу. Никто не говорил ни слова. Одни сплёвывали густую, вязкую, иногда кровавую слюну, другие зачем-то старательно обчищали мундир от приставших во время бега колючек. Все избегали смотреть в глаза друг другу и зато тем внимательнее смотрели на Шатилова, с молчаливой настойчивостью ожидая его приказаний.

Шатилов переживал самые страшные минуты в своей жизни. Его терзали отчаяние, стыд и презрение к себе, я эти чувства были так непереносимы, что перед ними бледнел только что пережитый смертный страх.

— Трус! Трус! Господи! Значит, я трус! За что это? О, как гнусно! Ежели так, зачем мне жить? — шептал он про себя, мучительно силясь разобраться в том ужасном, что только что произошло.

Если бы он был один, он без колебаний пустил бы себе в лоб пулю. Но со всех сторон на него были устремлены вопрошающие взгляды, всюду виднелись угрюмые лица, и сознание ответственности и долга возобладало в нём над всеми другими чувствами.

Медленно, с трудом поднявшись, он скомандовал:

— Стройся!

Голос прозвучал тихо, непохоже, и Шатилову вдруг подумалось, что никто его не послушает, что солдаты насмешливо скажут ему: «Какой же ты нам начальник? Струсил, бежал, как заяц, а теперь хорохоришься?»

Но ничего подобного не случилось. Люди будто только и ждали этого слова, стремительно бросились строиться и с необычайной тщательностью подравнялись. И едва это было сделано, каждый ощутил, что самое плохое уже позади. Теперь как бы блеснул луч надежды на то, что можно ещё всё поправить, искупить, и десятки глаз впивались в Шаилова, ожидая от него указания, как это сделать.

— Что же, ребята, — тихо сказал Шатилов, — осрамились вы, побежали от прусса.

Солдаты так же молча смотрели на него, вытянувшись во фронт. У некоторых по щекам катились слёзы.

— И я с вами осрамился, ребята, — с усилием продолжал Шатилов. — Попутал дьявол. Ну, да вот что, — голос его вдруг зазвенел: — докажем, что мы…

Он замялся, ища слов, но солдаты вдруг все разом загалдели:

— Веди нас, ваше благородие! Теперь не сумлевайся. Ошалели мы, уж больно скор он был. Больше не побежим. Веди!