Семи смертям не бывать - [44]

Сзади его поддержали:

— А то придем с пулеметами и освободим.

Высказав все, делегаты стали сдержаннее.

Семенов пропустил мимо ушей угрозы. В другом случае он мог бы и арестовать делегатов — комбриг был крут и суров. Но сейчас лучше было избежать осложнений. Ничем не выдавая своего волнения, — а приход делегатов сильно встревожил его — Семенов спросил:

— Кто сказал, что Чиркова хотят расстрелять?

Бойцы ответили хором:

— Все говорят. Слух идет.

— Передайте товарищам, что Чиркову не грозит никакая опасность. Слухи о его расстреле распространяют наши враги.

Это было сказано убедительно, веско. Делегаты облегченно вздохнули.

Чем руководствовался Семенов, делая это заявление? Потом он объяснял, что считал необходимым любой ценой успокоить бойцов.

В своем докладе в Башкирский обком партии Семенов впоследствии писал:

«Расстрел Чиркова должен был произвести удар по психологии масс… Толпа, видевшая долгое время кровь, опьяненная этой кровью, обезумевшая от пережитых ею событий, могла успокоиться, только увидев эту жертву. Других выходов из этого положения нет. При боевой обстановке я иначе поступить не мог, этого требовала и политическая, и военная обстановка.

Вместе с полевым штабом и товарищами Сагитовым и Мурзабулатовым я выехал из Темясово, поручив исполнение сего дела военкому Костылеву и комэску Лепину, указав им при этом, что Чиркова похоронить все же как коммуниста, отдав ему воинские почести».

Бывает так: сбился человек с верного пути, не нашел в себе сил выстоять в трудную минуту и начинает катиться под уклон. И трудно уже ему остановиться. Одна ошибка тянет за собой другую. В какую-то минуту просветления оглянется он вокруг и задумается: братцы, куда же я попал? Но хоть караул кричи, а сделанного не воротишь. Недаром в народе говорят: коготок увяз, всей птичке пропасть.

Не устояв перед напором валидовцев, Семенов громоздил ошибку на ошибке. Недоставало политической зрелости и стойкости комбригу, изменил ему классовый пролетарский инстинкт. Стали как-то особенно заметны его недостатки — показная удаль, непомерная жажда славы, неспособность проанализировать обстановку. Не внял комбриг голосу Мельникова, обманул бойцов. И, чувствуя, что творится в Темясово неладное, попросту бежал.

Это бегство только подчеркивало и усугубляло вину комбрига.

Вызвав к себе перед отъездом военкома, Семенов поручил ему привести приговор в исполнение. Но Костылев отказался наотрез. Был вызван Лепин. Он тоже пробовал отказаться, но комбриг резко оборвал его, сказал, что если он не выполнит приказ, то будет как изменник и дезертир расстрелян вместе с Чирковым. Эта угроза подействовала. Лепин, всегда тушующийся перед грубым напором Семенова, согласился выполнить приказ.

В десять часов вечера Семенов с группой командиров и бойцов выехал из Темясово. Красноармейцы, видевшие, как отъезжал отряд, решили:

— Повезли Чиркова в Стерлитамак.

А Данилка в эту минуту мерил шагами свою маленькую комнатку. Тесно ему здесь, как в клетке.

Разве мог когда-нибудь подумать он, что ему придется сидеть под замком не в тюрьме врага, не в колчаковском бандитском застенке, а у своих. Выгляни в окно — у дверей избы стоит охрана: боец в фуражке с красной звездой. Данилка знает этого парня. Несколько дней назад они сидели на завалинке, из одного кисета доставали табак, не торопясь беседуя, сворачивали цигарки. Данилка отрывается от окна, снова меряет комнату из угла в угол.

Не дают покоя мысли. Как примириться с тем, что враги, с которыми он вчера боролся, сегодня решают его судьбу. Не о смерти думает Данилка в эти часы, а о том, как вырваться на свободу, вывести на чистую воду изменников, пробравшихся в ревком. Нет, не смерть страшна. Страшно уйти из жизни оклеветанным.

С чистой совестью может оглянуться Данилка на свою жизнь. Ничем не погрешил он против революции, против боевого братства чеверевцев. Нет, никогда не поверят ни Чеверев, ни Азин, ни товарищи из отряда клевете врага. Не поверят, а сомнение все же заронится. Он знает: враги постараются очернить его, чтобы оправдать свои гнусные действия. Кто вступится за него? Кто расскажет о том, как было, до кого дойдет правда об этих часах?

Нет, не смерть страшна. Страшно бесславие, которое падет на его голову.

В этих мыслях проходят часы. Мелькают перед Данилкой какие-то картины прошлой жизни, и над всем встает серьезное, печальное, каким было при расставании, лицо жены.

…На востоке приподнялось черное покрывало, чуть обнажив светлую полоску — предвестницу зари.

В избах темно. Кое-где вспыхивает догорающий огонек, зажженный на ночь, чтобы не выморозило избу. Спят башкиры-крестьяне, спят бойцы. Улица мертва.

Но вот послышались шаги. Хрустит под ногами снег. Идут двое. Один впереди, другой позади, в затылок первому. Оба спешат выбраться из деревни. Ныряют из переулка в переулок. Вышли за околицу и невольно замедлили шаги. Оба хотят отдалить приближающийся страшный момент.

Перед рассветом Лепин пришел за Чирковым. Данилка заглянул в глаза ему — все сразу понял. Молча оделся, сказал:

— Идем!

Молча прошли вдвоем деревню.

Хочется Лепину сказать что-то Данилке, но не находит слов. Разве слова нужны? Нужно было отказаться от черного дела, выплюнуть в лицо Семенову свой протест, выстоять перед его угрозами. Но не сумел — подмял его комбриг. Сколько раз пасовал Лепин перед чужой волей!