Семейство Майя - [67]

Дамазо меж тем подражал Карлосу в каждой мелочи, начиная с бороды, которую он тоже начал отпускать, и кончая моделью ботинок. Он посещал лавки старьевщиков и возил целыми каретами всякий археологический мусор: старые подковы, обломки изразцов, ручку от чайника… И если по пути встречал кого-либо из знакомых, останавливал его и, приоткрывая дверцу кареты, словно вход в святилище, хвалился своими приобретениями:

— Каково? Настоящий шик! Еду показать сеньору Майа. Взгляните-ка на это, а? Неоспоримое средневековье, эпоха Людовика Четырнадцатого. Карлос умрет от зависти!

В счастливой этой дружбе Дамазо выпадали, однако, и часы испытаний. Нелегко ему было, сидя молча в кресле, слушать нескончаемые дискуссии Карлоса с Крафтом об искусстве и науках. И — о чем Дамазо поведал позднее — порой он немного обижался, когда в лаборатории Карлос и Крафт использовали его тело для опытов с электричеством… «Они были как два демона, которые колдовали надо мной, — говорил он сеньоре графине де Гувариньо, — именно тогда я проникся отвращением к спиритизму!»

Но за все это он бывал вознагражден по-королевски, когда на диване в Клубе или за чаем в гостях он мог сказать, проведя рукой по волосам:

— Сегодня мы с сеньором Майа провели божественный день! Рассматривали его коллекцию оружия, антикварные вещи, беседовали… Шикарный день! А завтра у нас с утра с ним дела… Поедем за подушками…

В это воскресенье они действительно должны были отправиться за подушками в Лумьер. Карлос задумал украсить свой будуар старинными атласными подушками, отделанными двухцветным бисером и золотым шитьем. Старый Абраам облазил в их поисках весь Лиссабон со всеми предместьями и наконец известил Карлоса, что отыскались две драгоценные подушки — so beautiful! oh! so lovely! [35] — в доме сеньор Медейрос, которые ждут сеньора Майа в два часа…

Уже трижды Дамазо кашлял и смотрел на часы, но, видя, что Карлос спокойно читает журнал, вновь принимал ленивую позу шикарного светского человека, изучающего «Фигаро». Наконец в комнатах часы эпохи Людовика XV серебряно проиграли два раза.

— Вот это новость! — воскликнул вдруг Дамазо, хлопая себя по ляжке. — Посмотри-ка, о ком тут пишут! О Сюзанне! О моей Сюзанне!

Карлос не отрывал глаз от страницы журнала.

— Карлос! — воззвал к нему Дамазо. — Сделай милость, послушай! Послушай, какая новость! Сюзанна — это одна крошка, которую я знавал в Париже… Какой у нас был роман! Она так пылала ко мне страстью, даже хотела отравиться, черт побери! «Фигаро» сообщает, что она дебютировала в Фоли-Бержер. О ней говорят! Здорово, а? Шикарная девочка… «Фигаро» расписывает ее любовные приключения, разумеется, про нас с ней им тоже известно… В Париже всегда все известно. Надо же — Сюзанна! У нее премиленькие ножки! А чего мне стоило отделаться от нее!

— Женщины! — пробормотал Карлос, еще более углубившись в журнал.

Едва Дамазо заводил разговор о «своих победах», он уподоблялся нескончаемому, неудержимому потоку, ибо жил в твердом убеждении, что все женщины, если они несчастны, несчастны оттого, что обольщены его персоной и туалетами. В Лиссабоне и в самом деле было почти так. Богатого, принятого в обществе, разъезжающего в карете парой Дамазо спешили обворожить нежными взглядами все столичные барышни. И в demi-monde[36], как он сам говорил, «он пользовался большим успехом». С юности он был известен в столице тем, что сдавал бесплатно квартиры благосклонным к нему испанкам, а одной даже нанимал помесячно карету; эта неслыханная щедрость скоро создала ему в публичных домах славу Дона Жоана V.

Прославился он также и своей связью с виконтессой да Гафанья, набеленной и раскрашенной мумией, пропустившей через свою постель всех полноценных мужчин в стране; она приближалась к пятидесяти, когда Дамазо сделался ее любовником, и, верно, не таким уж удовольствием было для него сжимать в объятьях этот скрипучий и похотливый скелет, но о ней говорили, что в юности ей довелось делить ложе с королем и ее слюнявили августейшие усы; Дамазо, завороженный такой честью, приклеился к юбкам виконтессы столь раболепно, что немолодой особе, уже пресыщенной любовью до отвращения, пришлось изгнать его со скандалом. Затем Дамазо взял реванш: одна из актрис, настоящая мясная туша, влюбилась в него до безумия и однажды ночью, воспаленная ревностью и можжевеловой водкой, съела коробок спичек; однако, благополучно изрыгнув все съеденное и выпитое на жилет Дамазо, который уже оплакивал свою возлюбленную, актриса по прошествии нескольких часов была как ни в чем не бывало, Дамазо же отныне почитал себя роковым мужчиной! Как говорил Дамазо Карлосу, после стольких драм в его жизни его просто бросает в дрожь, воистину бросает в дрожь от женского взгляда…

— Какие сцены закатывала мне Сюзанна! — пробормотал он после минутного молчания, плотоядно облизывая губы.

И, вздохнув, потянулся за «Фигаро». На террасе вновь воцарилась тишина. В комнатах все еще продолжалась шахматная баталия. На террасу под навес теперь понемногу проникали горячие лучи, ударяясь о камень, о белые фаянсовые вазы, преломляясь светлым золотом, в котором сверкали крылья первых бабочек, порхавших над расцветающими гвоздиками; внизу зеленел сад: ни одна ветка в нем не шевелилась, он застыл на солнце, и его освежала поющая струя, подвижной блеск воды в пруду, оживляли желтые и красные розы и кремовые пятна последних камелий… Видимая между домами гладь реки не отличалась темной синевой от неба; впереди гора поднимала свой плотный темно-зеленый щит, почти черный на фоне сияющего дня, с двумя замершими наверху мельницами и двумя белыми хижинами внизу, чья белизна так сверкала и переливалась под солнцем, что казалась одушевленной. Сонный воскресный покой окутывал предместье, и лишь где-то высоко в воздухе раздавался чистый колокольный звон.