Семейство Майя - [65]

Батиста принес чай, сигара, подаренная Аленкаром, была докурена, но Карлос продолжал сидеть в кресле, словно расслабленный воспоминаниями, погружаясь в дремоту, вызванную усталостью от затянувшегося ужина… И тогда, постепенно, перед его смеженными глазами возникло видение: оно обрело краски и заполнило собой всю комнату. Над рекой опускался в безмятежном покое вечер. Перистиль отеля «Центральный» еще был освещен заходящими лучами солнца. Прошел седой негр с собачкой на руках. За ним женщина, высокая, с ослепительно белой кожей, прекрасная, как богиня, в костюме из светлого генуэзского бархата. И Крафт произнес, стоя с ним рядом: «Tres chic». И Карлос улыбался очарованию этих видений: они проходили перед ним словно наяву и имели форму, линию, цвет, как живые.

Было три часа, когда он лег в постель. И едва он успел заснуть в темноте спальни с задернутыми шелковыми шторами, как вновь прекрасный зимний день стал угасать в воздухе, где не ощущалось ни малейшего ветерка и все было облито розовым сиянием: все тот же перистиль отеля тянулся, освещенный заходящими лучами; вновь прошел черный слуга, неся на руках собачку, и женщина в костюме из белого генуэзского бархата, высокая, выше человеческого роста, прошествовала по облакам, величественная, словно Юнона, восходящая на Олимп: кончики ее туфель утопали в небесной синеве и юбка трепетала, словно знамя на ветру. И она проходила снова и снова… И Крафт повторял: «Tres chic». Потом все смешалось, и возник Аленкар, огромный, заполнивший собой все небо, затмивший свет звезд своим черным плохо сшитым рединготом; его усы вздымались под напором страстей, он простирал руки, взывая к пространству:

Настал апрель, о, будь моей!

VII

В «Букетике», после завтрака, Афонсо да Майа и Крафт играли в шахматы в кабинете, где все три окна были раскрыты настежь и в них вливался теплый мартовский воздух; играли, сидя возле камина, в эту пору уже не топившегося, а украшенного наподобие домашнего алтаря свежими и благоухающими букетами цветов. На косой полоске солнца, протянувшейся по ковру, Преподобный Бонифасио, огромный и пушистый, вкушал послеобеденный сон.

За прошедшие несколько недель Крафт сделался своим человеком в «Букетике». Они с Карлосом обнаружили большое сходство в своих вкусах и мыслях, пристрастии к антикварному старью и bibelots, фехтовальному искусству и прочим занятиям, которым они предавались в силу свойственного им обоим духовного дилетантства; и между ними мгновенно завязались поверхностные, легкие и приятельские отношения. Афонсо, со своей стороны, очень скоро почувствовал особое уважение к этому джентльмену доброй английской породы, всегда его восхищавшей: сильному и закаленному физически, со сдержанными манерами и твердыми привычками, чьи чувства утонченны, а мысли — добропорядочны. Оба они оказались поклонниками Тацита, Маколея, Берка и даже поэтов Озерной школы; Крафт превосходно играл в шахматы; характер его в долгих и трудных путешествиях обрел несокрушимую твердость бронзы; для Афонсо да Майа «он был истинным мужчиной». Привыкший вставать рано, Крафт на рассвете совершал прогулки верхом и нередко успевал из Оливаеса в «Букетик» к завтраку, Афонсо выражал желание, чтобы он у них и обедал; все вечера, по крайней мере, Крафт неукоснительно проводил в «Букетике», найдя, как он сам говорил, в Лиссабоне уголок, где можно беседовать на достойные темы, удобно расположась и так, как это принято между хорошо воспитанными людьми.

Карлос тоже редко выходил из дома. Он трудился над своей книгой. Расцвет его врачебной практики, вселивший в него надежды успешно подвизаться на этом поприще, быстро миновал: из пациентов осталось лишь трое, живших по соседству; и Карлос понимал теперь, что его лошади, экипажи, особняк, привычка к роскоши неизбежно обрекают его на дилетантство и в медицине. Даже всегда любезный доктор Теодозио однажды откровенно сказал ему: «Для врача вы слишком элегантны. Ваши пациентки не могут удержаться, чтобы не строить вам глазки! И какой добропорядочный буржуа захочет оставить свою супругу наедине с вами в спальне? Отцам семейств вы внушаете страх!» Даже лаборатория Карлоса причиняла вред его репутации. Завистливые коллеги распространяли слухи, что он — богатый и одаренный молодой врач — жаждет в медицине нововведений и, увлекаясь модными теориями, ставит на пациентах опасные опыты. Его идея, высказанная им в «Медицинской газете» относительно профилактики эпидемий с помощью вирусных прививок, была жестоко осмеяна. Карлоса окрестили фантазером. И тогда он нашел прибежище от всех этих разочарований в труде над книгой о древней и современной медицине, своей книгой, которую он писал не ради денег, на досуге, и труд этот должен был сделаться средоточием его умственных интересов в течение ближайших года-двух.

В то утро, во время шахматной баталии деда с Крафтом, Карлос, удобно расположившись на террасе в индийском бамбуковом кресле, под тентом, докуривал сигару и просматривал английский журнал, наслаждаясь ласковым дыханием весны, которая окутывала все вокруг бархатистой дымкой и пробуждала желание перенестись к зеленым кущам и лужайкам…