Семейство Майя - [59]

— Poulet aux champignons[33], — пробормотал слуга, поднося новое блюдо.

Эга стал накладывать себе на тарелку цыпленка, а гости никак не могли поверить, что он видит спасение родины в том, что испанцы станут хозяйничать в Селорико-де-Баста, в достославном Селорико, колыбели героев, колыбели рода Эги.

— Именно в этом: в возрождении общественного сознания и португальского духа! Разбитые, униженные, сокрушенные, ограбленные, мы должны будем делать отчаянные усилия, чтобы выжить. Подумайте, сколь благотворно подобное состояние! Без монархии, без этой толпы политиков, без этой «подписки» — потому что все это исчезнет, и мы — новехонькие, чистенькие, безо всякой шелухи, словно жизнь и не думала нас касаться… Наша история начнется сначала; но это будет другая Португалия, Португалия благородная и просвещенная, сильная и честная, устремленная к наукам и искусствам и, как в былые времена, несущая свет культуры! Ничто так не возрождает нацию, мальчики, как тяжелое испытание… О бог Оурики, пошли нам испанцев! А вы, Коэн, передайте мне «Сент-Эмильен».

Беседа оживилась: все принялись обсуждать возможное испанское нашествие. Ах, неужели мы не сможем организовать достойное сопротивление? Коэн тут же обещал деньги. Оружие, пушки они рассчитывали купить в Америке, а Крафт предложил даже свою коллекцию мечей XVI века. А генералы? Наймем. Мак-Магон, к примеру, не должен стоить дорого…

— А мы с Крафтом разожжем партизанскую войну, — закричал Эга.

— Слушаюсь, полковник!

— А наш Аленкар, — продолжал Эга, — поднимет провинции своими патриотическими гимнами и одами!

При этих словах поэт, поставив бокал, тряхнул головой, словно лев гривой:

— Этот старый скелет, мой мальчик, годится не только для гимнов! Он еще возьмется за ружье и, обладая метким глазом, уложит парочку галисийцев… Но черт побери, мальчики, у меня от одной мысли о нашествии сердце разрывается! Как только вы можете так шутить, когда речь идет о вашей стране, о земле, где вы родились! Возможно, она плоха, я согласен, но, черт побери, она единственная для нас, другой у нас нет! Здесь мы живем, и здесь наши корни и ростки… К черту, поговорим о другом, о женщинах, например!

И Аленкар резким движением отодвинул от себя тарелку; глаза его увлажнились от прилива патриотических чувств…

В наступившей тишине Дамазо, который после того, как изложил подробности о возлюбленной виконта да Эрмидинья, не проронил ни слова и продолжал с благоговением взирать на Карлоса, вдруг громко и отчетливо произнес с милой и лукавой гримасой:

— Если бы до этого дошло и заварилось бы такое, я бы потихоньку удрал в Париж…

Эга от восторга подскочил на стуле. Вот, пожалуйста, вам глас общества, стихийный, неподдельный глас португальской чести! Удрать, сбежать!.. И так думает все лиссабонское общество, все это сборище, сверху донизу, начиная с нашего повелителя короля и кончая идиотами чиновниками!..

— Да, да, при появлении на границе первого же испанского солдата все в нашей стране, до единого человека, побегут как зайцы! Это будет беспримерное в истории бегство!

Гости вознегодовали, Аленкар закричал:

— Долой предателя!

Вмешался Коэн и стал уверять, что португальский солдат храбр, хоть и на турецкий манер — не дисциплинирован, но отважен.

И даже Карлос серьезно заметил:

— Нет, сеньор… Никто не побежит, и каждый сумеет умереть достойно.

Эга взорвался. Что они все принимают героическую позу? Неужели они не знают, что эта нация после пятидесяти лет конституционализма, взращенная в передних Байши, воспитанная в дешевых лицеях, изъеденная сифилисом, пропитанная пылью канцелярий, по воскресеньям смешиваемой с пылью Городского бульвара, что эта нация давно утратила свою силу, равно как и характер, и сделалась самой слабой, самой трусливой нацией Европы?..

— Таковы лиссабонцы, но не португальцы, — возразил Крафт.

— Лиссабон и есть Португалия! — закричал Эга, — Кроме Лиссабона, в ней нет ничего. Вся страна уместилась между Аркадами и Сан-Бенто!..

— Самая презренная нация Европы! — продолжал он орать. А наша армия! Полк после двухдневного перехода целиком попал в госпиталь! И он сам, своими глазами, видел в день открытия Кортесов, как шведский матрос, здоровенный северянин, размахивая кулаками, обратил в бегство роту солдат; наши солдатики удирали буквально со всех ног, так что патронташи колотили их по задницам; а офицер в ужасе укрылся на лестнице, и там его вырвало.

Гости не верили. Нет, нет, это невероятно!.. Но если он это сам видел, черт побери… Ну да, может быть, однако вряд ли здесь обошлось без игры воображения…

— Клянусь здоровьем моей матери! — взревел разъяренный Эга. Но тут же смолк. Коэн коснулся его руки. Коэн желал говорить.

Коэн желал сказать, что будущее в руце божьей. Испанцы и в самом деле способны замыслить вторжение, он в это верит, особенно если они потеряют Кубу. В Мадриде ему все об этом говорили. И даже заключаются уже подряды на военные поставки…

— Эспаньолады, галисьяды! — проворчал Аленкар сквозь зубы, хмурясь и крутя ус.

— В Мадриде, в «Отель де Пари», — продолжал Коэн, — я познакомился с одним высоким должностным лицом, и сей господин заявил мне с уверенностью, что он не теряет надежды окончательно обосноваться в Лиссабоне; Лиссабон весьма пришелся ему по вкусу, когда он лечился здесь на водах. И я полагаю, что многие испанцы ждут не дождутся присоединения к Испании новых земель, чтобы поправить свои дела!