Семейство Майя - [203]

— Его письмо, «сей человеческий документ», как говорит мой друг Золя, при мне. Вот оно… Шикарная бумага с золотой монограммой и графской короной. Что за осел! Если желаете, я вам его прочту.

Улыбающийся Эга утвердительно кивнул, и Гимараэнс стал медленно читать, подчеркивая голосом важные для него фразы:

— «Дорогой дядюшка! Письмо, о котором вы упоминаете, было написано сеньором Жоаном да Эгой. Я не способен на такое поношение нашего славного рода. Это он, схватив меня за руку, силой принудил подписать письмо; а я был сбит с толку, не знал, что делать, и подписал, чтоб избежать ненужных пересудов. Я попал в западню, которую подстроили мне мои враги. Вы знаете, дорогой дядюшка, как я люблю вас, я в прошлом году даже собирался послать вам бочонок колареса, да не знал вашего парижского адреса, не сердитесь на меня. Я и без того так несчастен! Если хотите, поговорите сами с Жоаном да Эгой, который меня погубил! Но, поверьте, я отомщу, отомщу так, что об этом заговорят! Я еще пока не обдумал способа отмщения, но, во всяком случае, хула с нашего рода будет снята, я никогда и никому не позволял шутить с моей честью… Если я не поспешил отомстить до отъезда в Италию, если еще не сразился за свою честь, то лишь потому, что от всех передряг у меня начался ужасный понос; я и сейчас еле держусь на ногах. И это кроме моих моральных страданий!..» Вы смеетесь, сеньор Эга?

— А что прикажете делать? — пролепетал наконец Эга, заходясь от смеха и утирая выступившие слезы. Смеюсь я, смеется Аленкар, смеется и ваша милость. Потрясающе! Его честь, его понос…

Сеньор Гимараэнс озадаченно посмотрел на Эгу, потом на поэта, фыркавшего себе в усы, и согласился:

— И в самом деле, письмо идиотское… Но дела это не меняет…

Тогда Эга воззвал к здравому смыслу сеньора Гимараэнса, столь искушенного в вопросах чести. Неужели он может предположить, что два благородных человека, придя в дом, чтобы передать вызов, схватят хозяина дома за руку и силой заставят подписать письмо, в котором тот объявляет себя пьяницей?..

Сеньор Гимараэнс, растаяв от похвал его здравому смыслу и его искушенности в вопросах чести, признал, что такое поведение мало вероятно, во всяком случае в Париже.

— То же самое и в Лиссабоне, сеньор! Мы же, черт побери, не кафры! И ответьте мне еще, сеньор Гимараэнс, как джентльмен джентльмену: считаете ли вы своего племянника безупречно правдивым человеком?

— Он отъявленный лгун,

— Ну вот! — торжествующе вскричал Эга, взмахнув руками.

Тут в разговор вступил Аленкар. По его мнению, недоразумение было вполне исчерпано. Осталось лишь пожать друг другу руки по-братски, как истинным демократам…

И он, стоя, залпом выпил рюмку можжевеловой водки. Эга, улыбаясь, протянул руку сеньору Гимараэнсу. Но морщинистое лицо ветерана демократии еще хмурилось — он желал, чтобы сеньор Эга (если у него нет на сей счет сомнений) заявил здесь, в присутствии друга Аленкара, что он, Гимараэнс, вовсе не похож на пьяницу…

— Дорогой сеньор, — воскликнул Эга, стуча монетой по доске, чтобы подозвать буфетчика, — напротив! Я с превеликим удовольствием заявляю перед Аленкаром и перед всем светом, что вы истинный джентльмен и патриот!

Тут они обменялись энергичным рукопожатием, и сеньор Гимараэнс выразил удовольствие по поводу знакомства с сеньором Жоаном да Эгой, столь одаренным и свободомыслящим молодым человеком. Если его милости понадобится что-нибудь по части политики или литературы, нужно только написать по всемирно известному адресу: «Редакция «Rappel», Париж»!

Аленкар ушел. Эга и Гимараэнс покинули буфет вместе, обмениваясь впечатлениями о вечере. Сеньору Гимараэнсу претило ханжество и раболепство Руфино. Когда тот стал разглагольствовать о крыльях принцессы и о церковных крестах, он чуть не крикнул ему из зала: «Сколько тебе заплатили, мерзавец?»

Вдруг Эга остановился и поспешно снял шляпу:

— О, сеньора баронесса, вы уже нас покидаете?

По лестнице медленно спускалась баронесса Алвин в сопровождении Жоаниньи Пилар, на ходу завязывая ленты зеленой плюшевой накидки. Она пожаловалась на мучительную головную боль, хотя речь Руфино привела ее в восторг… Однако целый вечер слушать речи и стихи — утомительно. А сейчас там какой-то человечек играет что-то классическое…

— Это мой друг Кружес!

— Ах, он ваш друг? Отчего ж вы ему не сказали, что лучше бы сыграть «Пиролито»?

— Ваша милость огорчает меня пренебрежением к музыкальному таланту… Прикажете проводить вас до кареты? Очень жаль… Доброй ночи, сеньора дона Жоана!.. Ваш покорный слуга, сеньора баронесса! Избави вас бог от вашей головной боли!

Она еще раз обернулась и с улыбкой погрозила ему веером:

— Не притворяйтесь, сеньор Эга! Вы же не верите в бога.

— О, простите… Да избавит вас дьявол от вашей головной боли, сеньора баронесса!

Старый демократ деликатно удалился. Войдя в зал, Эга увидел на сцене Кружеса: тот сидел за роялем на слишком низком табурете, так что длинные фалды его фрака касались пола, и, уткнувшись острым носом в ноты, старательно ударял по клавишам. Эга на цыпочках двинулся по красной ковровой дорожке теперь уже полупустого прохода; воздух в зале посвежел, усталые дамы зевали, прикрывая рот веером.