Семейство Холмских (Часть шестая) - [54]
-- Вы много отдаете мнѣ чести, милая тетушка -- отвѣчала Софья. -- Повѣрьте, что ни терпѣнія, ни здоровья моего не достало-бы, и, можетъ быть, жизнь моя прекратилась-бы преждевременно.
"Э! нѣтъ, голубушка! предоставь судить объ этомъ другимъ," возразила Свіяжская. "Ты далеко, какъ говорятъ, потянешь, потому, что вездѣ и всегда призываешь Бога на помощь, a Онъ, милосердый нашъ Отецъ, не оставляетъ милостію своею тѣхъ, кто съ чистымъ сердцемъ относится къ Нему! Но, обратимся къ вашему разговору. Я теперь въ духѣ. Ты, какъ-то, живою картиною семейнаго твоего благополучія воспламенила меня! мнѣ кажется, ежели я не ошибаюсь, что мужъ твой ни съ какою женщиною не могъ-бы быть такъ счастливъ, какъ съ тобою. На что намъ далеко ходить: возмемъ въ примѣръ обѣихъ твоихъ родныхъ сестрицъ. О Натальѣ, Титулярной совѣтницѣ Молчалиной, и говорить нѣчего: это какое-то холодное, надмѣнное, пустое существо, которое, право не знаю, можно-ли назвать человѣкомъ. Но твой мужъ, ежели-бы, напримѣръ, женатъ былъ на Елисаветѣ, то она безпрестанно бѣсила-бы его своею необдумчивостью, вѣтренностью, своевольствомъ, и склонностями къ насмѣшкѣ и властолюбію, чего ГГ. мужчины весьма не любятъ. Онъ, конечно, не сталъ-бы поступать съ нею, какъ Князь Рамирскій, но былъ-бы очень несчастливъ. Катерина надоѣдала-бы ему своею излишнею чувствительностью, романическимъ воображеніемъ, безразсудною страстью къ дочери, готовностію безпрестанно плакать, унывать, приходить въ отчаяніе -- словомъ: совершеннымъ малодушіемъ своимъ. Вѣроятно, онъ не надѣлалъ-бы такихъ глупостей, какъ покойникъ, добрый, но пустой и слабый Аглаевъ, a былъ-бы несчастливъ съ нею! Да и ты сама, ежели-бы не имѣла безпрерывнаго вниманія за собою, ежели-бы ты дала себѣ хоть немного задремать, то и съ тобою былъ-бы онъ несчастливъ. Какъ хладнокровная зрительница, взирала я на твои подвиги, съ самаго начала твоего супружества, съ тѣмъ, чтобы, въ случаѣ нужды, явиться къ тебѣ тотчасъ на подкрѣпленіе. Я знаю, что ты любишь меня, имѣешь ко мнѣ довѣренность, и, конечно, приняла-бы въ уваженіе мои совѣты; но, благодаря Бога, я совершенно увѣрилась съ самаго начала, что ты пошла прямою дорогою, чего впрочемъ и ожидала я отъ тебя. Однакожъ ежели-бы ты поддалась, послушалась, напримѣръ, коварныхъ совѣтовъ Свѣтланиной, ежели-бы ты не умѣла такъ угождать, и заставлять любить себя твою свекровь, которая, при всей необыкновенной добротѣ, имѣетъ свои слабости, ежели-бы ты была завлечена самолюбіемъ, и употребила во зло поверхность, которую страстная любовь мужа твоего дала тебѣ надъ нимъ, ежели-бы ты была -- скажу, въ заключеніе -- обыкновенная женщина, или уснула-бы на лаврахъ своихъ, то, и ты, и мужъ твой, вы оба были-бы несчастливы, непремѣнно несчастливы!"
-- Еще повторяю вамъ, милая тетушка -- отвѣчала Софья -- вы даете мнѣ такую цѣну, которой я, право, не стою. И мужъ мой, и свекровь, и сама Свѣтланина, такъ необыкновенно добры, что мнѣ совсѣмъ не трудно было пріобрѣсть любовь ихъ. Такъ легко угодить имъ...--
"Другъ мой! что тебѣ было легко, то для другихъ показалось-бы очень тягостно," продолжала Свіяжская. "Тебѣ казалось легко потому, что ты имѣешь помощниками истинно Евангельскую простоту, доброе сердце и религію. Но окончимъ прежній нашъ разговоръ, вообще о супружествѣ. Напрасно думаютъ мнимые наши властелины, ГГ. мужчины, что они всѣмъ повелѣваютъ. Никакъ не видятъ они, что жена именно все дѣлаетъ, и, всѣмъ распоряжаетъ въ своемъ семействъ. Умная, дѣйствуя искусно, не показывая своей власти, ведетъ все хорошо, и составляетъ счастіе всѣхъ, окружающихъ ее; a дура, поступая глупо, приводитъ все въ разстройство. Мнѣ кажется, что въ воспитаніи дѣвушекъ большая ошибка. Имъ не объясняютъ и не внушаютъ того, что
«На другой день после пріезда въ Москву, Свіяжская позвала Софью къ себе въ комнату. „Мы сегодня, после обеда, едемъ съ тобою въ Пріютово,“ – сказала она – „только, я должна предупредить тебя, другъ мой – совсемъ не на-радость. Аглаевъ былъ здесь для полученія наследства, после yмершаго своего дяди, и – все, что ему досталось, проиграль и промоталъ, попалъ въ шайку развратныхъ игроковъ, и вместь съ ними высланъ изъ Москвы. Все это знала я еще въ Петербурге; но, по просьбе Дарьи Петровны, скрывала отъ тебя и отъ жениха твоего, чтобы не разстроить васъ обоихъ преждевременною горестью.“…»Произведение дается в дореформенном алфавите.
Эта книга является 2-й частью романа "Нити судеб человеческих". В ней описываются события, охватывающие годы с конца сороковых до конца шестидесятых. За это время в стране произошли большие изменения, но надежды людей на достойное существование не осуществились в должной степени. Необычные повороты в судьбах героев романа, побеждающих силой дружбы и любви смерть и неволю, переплетаются с загадочными мистическими явлениями.
Во второй книге дилогии «Рельсы жизни моей» Виталий Hиколаевич Фёдоров продолжает рассказывать нам историю своей жизни, начиная с 1969 года. Когда-то он был босоногим мальчишкой, который рос в глухом удмуртском селе. А теперь, пройдя суровую школу возмужания, стал главой семьи, любящим супругом и отцом, несущим на своих плечах ответственность за близких людей.Железная дорога, ставшая неотъемлемой частью его жизни, преподнесёт ещё немало плохих и хороших сюрпризов, не раз заставит огорчаться, удивляться или веселиться.
Герой этой книги — Вильям Шекспир, увиденный глазами его жены, женщины простой, строптивой, но так и не укрощенной, щедро наделенной природным умом, здравым смыслом и чувством юмора. Перед нами как бы ее дневник, в котором прославленный поэт и драматург теряет величие, но обретает новые, совершенно неожиданные черты. Елизаветинская Англия, любимая эпоха Роберта Ная, известного поэта и автора исторических романов, предстает в этом оригинальном произведении с удивительной яркостью и живостью.
В книге впервые публикуется центральное произведение художника и поэта Павла Яковлевича Зальцмана (1912–1985) – незаконченный роман «Щенки», дающий поразительную по своей силе и убедительности панораму эпохи Гражданской войны и совмещающий в себе черты литературной фантасмагории, мистики, авангардного эксперимента и реалистической экспрессии. Рассказы 1940–50-х гг. и повесть «Memento» позволяют взглянуть на творчество Зальцмана под другим углом и понять, почему открытие этого автора «заставляет в известной мере перестраивать всю историю русской литературы XX века» (В.
«…Я желал бы поведать вам здесь о Жукове то, что известно мне о нем, а более всего он известен своею любовью…У нас как-то принято более рассуждать об идеологии декабристов, но любовь остается в стороне, словно довесок к буханке хлеба насущного. Может быть, именно по этой причине мы, идеологически очень крепко подкованные, небрежно отмахиваемся от большой любви – чистой, непорочной, лучезарной и возвышающей человека даже среди его немыслимых страданий…».
Книга посвящена одному из самых деятельных декабристов — Кондратию Рылееву. Недолгая жизнь этого пламенного патриота, революционера, поэта-гражданина вырисовывается на фоне России 20-х годов позапрошлого века. Рядом с Рылеевым в книге возникают образы Пестеля, Каховского, братьев Бестужевых и других деятелей первого в России тайного революционного общества.