Семейщина - [23]
Дальше шла разная мелочь вплоть до шелковых разноцветных лент, дутиков-бус и даже иголок.
— А самопрялку забыла? — озабоченно спросил Зуда.
— Как же! Забуду! Без самопрялки девки не выдать — счастье меж пальцев уйдет.
— То-то!
— Теперь ты говори, батька, — уступила Пистимея слово мужу.
— Мой сказ какой… Барануху даю…
После долгого словопрения о дарах, — что жених невесте, что невеста жениху преподнесет, — сваты условились о дне свадьбы. Максим дарил своей нареченной кашемировую шаль, она ему — рубаху и тканый пояс.
Невеста показалась сватам — высокая, статная, синеглазая, с жарким румянцем на щеках.
— Хороша девка, даром что молода, — похвалил Ерема Силыч.
Сваты удалились…
Для Секлетиньи настала предсвадебная страда. В избе Авдея не стало проходу от подружек невестиных: шьют, вяжут, сундуки перебирают, перекладывают. А когда все было пошито-пересмотрено, уложено, — созвала Секлетинья подруг-помощниц на вечерку.
На нее явился и приглашенный Максим, да не один, а с товарищами. Парни понатащили гостинцев — медовых пряников, карамельных конфет-закусок, обносили гостинцами девок, певуний голосистых… в пляс по избе ударили. Только Максим застенчиво жался к стене, по обыкновению своему больше молчал…
Наконец настал день свадьбы.
У Авдея Степаныча загодя собрались невестины подружки, усадили Секлетинью посередь избы, облачили в лучший сарафан, в волосы темно-русые вплели ленты алые, огонь монистов и дутиков на ее груди зажгли… Потом они завели песню, а невеста заголосила, — не понять слов, но жалоба великая. И не жалоба, а расставанье с долей девичьей…
Рассевшись в кружок, подружки затянули вместе с невестой свадебную причеть…
Вечером к воротам подкатил целый санный поезд. Жених, Максимов крестный Зуда, свахи и дружки ввалились в избу. Еще в сенях услышали они звонкий голос Секлетиньи:
— Выкуп, выкуп! — закричали девки-певуньи, размахивая перед вошедшими невестиной красой — лентой, убранной букетами из шелковых сверкающих лоскутьев.
— Есть и выкуп! — перехватывая красу, крикнул Зуда. — Дружки, разливайте девкам по маленькой!
Отдавая красу, девки тихо запричитали:
— Вот она, краса! — размахивая яркой лентой, орал Зуда. Девичьи голоса печально соглашались:
Девкам подали по чарке вина, а в придачу Зуда положил на стол пять целковых звонким серебром.
Приехавших усадили за стол. Максима тиснули рядом с Секлетиньей в передний угол под божницу.
Все ели, пили, кричали, а жених и невеста, оба смущенные, красные, прятали от людей глаза, не смели ни на кого взглянуть, ничего не брали в рот, — до венчания, по обычаю, грех скоромиться.
Когда стемнело, Авдей и Пистимея благословили жениха и невесту иконой и караваем, отправили в церковь, где их ждал Ипат Ипатыч…
После венчания бурным потоком хлынуло веселье в избу Дементея Иваныча. Весь Кандабай сбежался поглядеть, как пируют Дементеевы на свадьбе своего большака…
Сменила Секлетинья девический платочек-косынку на праздничную кичку-лодочку из желтого, с цветами, платка, — навсегда уж, до смерти, обрядила голову в бабий наряд.
Семь дней и семь ночей кипела и бурлила гулянка, ночной морозный воздух раздирали раскатистые песни, крики перепившихся мужиков и баб…
Красивой, статной, прямой, как аккуратная молодая сосенка, вошла Секлетинья в новый для нее дом. Вошла молчаливо-застенчивой и работящей, как ее муж-хозяин, — словно добрая судьба позаботилась свести их друг с другом.
Без надсадных забот, без глупого шального веселья поползла по кочкам дней их молодая тихая жизнь…
Через два года Максима забрили в солдаты.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Сползая под гору серокрышими домишками в три кривых улицы, в теснине крутых сопок приютился Петровский завод. Оползень улиц обрывается на берегу овального, в версту длиною, заводского пруда. У его плотины стремительно ревет поток, ниспадающий в огороженный частоколом широченный двор, где в небо вытянулась высокая, — издали кажется, вровень с сопками, — кирпичная труба. Она высится над поселком, как маяк в пустыне мохнатых бесконечных лесов и всегда лениво дымит грязным дымом. Угольная пыль, оседающая на верхних ярусах кирпича, вычернила в вышине за многие десятилетия несмываемое копотное ожерелье. По ночам над трубою вспыхивают искры, — и пропадают в черной выси, а рядом, пониже, над головою домны пляшет косматое пламя.
Завод тих и ленив, как дым из его трубы, спокоен — как сопки вокруг: ни лязга, ни стука, ни железного громыханья, ни суетни и криков людских. Лишь подойдя вплотную, услышишь приглушенный воркотливый шум огня, сливающийся с ревом воды у Запруды.
Стар завод: над заводской конторой прокопченная временем желтая вывеска, и на ней — 1789 год.
В царствование лиходейки Екатерины, пригнавшей семейщину в забайкальские горы и степи, раздули здесь, у руды, первый горн. Но не семейские сделали это, не они оседали по склону сопки возле пруда. Заводские вербовались из ссыльных, из каторжан, из бродячей мастеровщины. Это они, отпетые и безвестные, выкопали пруд, сложили печь, вывели трубу, начали возить руду на таратайках за двадцать верст. И стал завод плавить чугун, и пошли по базарам железные печные дверки, разная утварь — тяжелые горшки, могильные кресты и плиты, а для бурят — буддийские саженные боги и вершковые боженята. Утварь делалась грубо, топорно, выпускалась в малом количестве и среди населения не славилась. Зато широкой и печальной известностью пользовалось главное изделие завода — тюремные кандалы. Ими снабжал он нерчинские сереброплавильные заводы и рудники, где работали каторжане. Да и на самом Петровском заводе многие мастеровые гремели у печей и горнов кандалами собственного изготовления. В кандальном звоне Сибири забайкальские, петровские кандалы слышались не реже уральских, присылаемых издалека.
Выразительность образов, сочный, щедрый юмор — отличают роман о нефтяниках «Твердая порода». Автор знакомит читателя с многонациональной бригадой буровиков. У каждого свой характер, у каждого своя жизнь, но судьба у всех общая — рабочая. Татары и русские, украинцы и армяне, казахи все вместе они и составляют ту «твердую породу», из которой создается рабочий коллектив.
Книга Ирины Гуро посвящена Москве и москвичам. В центре романа — судьба кадрового военного Дробитько, который по болезни вынужден оставить армию, но вновь находит себя в непривычной гражданской жизни, работая в коллективе людей, создающих красоту родного города, украшая его садами и парками. Случай сталкивает Дробитько с Лавровским, человеком, прошедшим сложный жизненный путь. Долгие годы провел он в эмиграции, но под конец жизни обрел родину. Писательница рассказывает о тех непростых обстоятельствах, в которых сложились характеры ее героев.
Повести, вошедшие в новую книгу писателя, посвящены нашей современности. Одна из них остро рассматривает проблемы семьи. Другая рассказывает о профессиональной нечистоплотности врача, терпящего по этой причине нравственный крах. Повесть «Воин» — о том, как нелегко приходится человеку, которому до всего есть дело. Повесть «Порог» — о мужественном уходе из жизни человека, достойно ее прожившего.
Наташа и Алёша познакомились и подружились в пионерском лагере. Дружба бы продолжилась и после лагеря, но вот беда, они второпях забыли обменяться городскими адресами. Начинается новый учебный год, начинаются школьные заботы. Встретятся ли вновь Наташа с Алёшей, перерастёт их дружба во что-то большее?