Семейный вопрос в России. Том II - [42]

(в этом все дело) строфах явлена необыкновенная красота, от которой замерли партер и ложи в восхищении. Но кто же "она"? Бесплодная жена, без надежд материнства; страстотерпица, "распявшая плоть свою" по старопечатной "Кормчей". Ох, уж эти кроткие книги, закапанные воском... Из-под каждой восчинки - слеза, а то и кровь точится... Оставим критику, но вот чего не может не подумать религиозный и социальный строитель: что ведь занавес, эффектно взвитый Пушкиным, упадет, что жизнь - не картина, а - путь; и какова-то будет Татьяна не в картине, а в пути? Прошло пять лет, ну, - десять, двадцать: Татьяна - желчная старуха или - угрюмая. Ей только и осталось, что сплетни и пенсия. Ей-ей, нельзя же о "могиле няни" вспоминать 40 лет; ей теперь 20, а проживет - 60, и, следовательно, в замужестве или вдовой она проживет 40 лет, без детей и внуков, без всякой заботы и работы. О, кто знает жизнь - знает, какие столбы "валятся". Читайте "Покаянный канон" Андрея Критского: подвижник церкви, с которым мы рядом все-таки не поставим пушкинскую Татьяну, как она ни нравится нам, скорбит: "Увы мне, окаянная душа... вместо Евы чувственные - мысленная мне бысть Ева, во плоти страстный помысл, показуяй сладкая, - и вкушаяй присно горького напоения". Какой язык, какие слово-обороты! Но у подвижника, запертого крепкими замками в сырой пещере или общежительном монастыре, - только "мысленная Ева". Только ли это будет у "страстотерпицы" Татьяны, нисколько никакими замками не связанной, свободной и богатой, но уже старой и некрасивой, - уже надорванной в терпении и у которой как бы вырвана тайна и глубина природы женской: "...в болезни будешь рождать детей". Увы, она бессильней все-таки Андрея Критского, и вот в конечных путях своей биографии, не нарисованных Пушкиным, не даст ли она сюжетов, не только некрасивых, но сальных и позорных? Да, тут вечный шекспировский закон:

Когда ж предмет пойдет по направленью

Противному его предназначенью,

По существу добро - он станет злом.

Провидение сильнее наших рассуждений. И идеал семьи может быть построен не на расчете личных сил человеческих, но на повиновении Богу. Я говорю, идеал Татьяны - лжив и лукав, а в исторических путях нашей русской семьи - он был и губителен. Ибо он построен, красиво и минутно, на предположении героических сил у отдельного существа, а не на том общем законе и инстинкте, что вот... "дети", "я - бабушка", вот - "мои заботы о замужестве дочери и мои вздыхания о ее болезни". Идеал Пушкина не органический и живой, а деланный, и даже только... паркетный:

К ней дамы подвигались ближе,

Старушки улыбались ей;

Мужчины кланялися ниже...

Да, хорошо гуляет Татьяна по паркету. Но детей - нет; супружество - прогорьклое, внуков - не будет, и все в общем гибельнейшая иллюстрация нашей гибельной семьи. Вспоминаю я в параллель случай из моей жизни, - грубый и простой случай, но неизгладимо врезавшийся мне в воображение. Служила у нас, лет семь назад, в дому служанка, некрасивая и немолодая, однако не старая и не безобразная. Мы заметили, что каждую ночь она прокрадывается в комнату нашей дочери и долго там зачем-то оставалась. Это показалось нам подозрительно и тревожно. Мы проследили. Как все улягутся спать, она вставала с постели и проходила в комнату девочки, подростка лет 13, где обычно горела перед образами лампадка. При тусклом ее свете она садилась на табурет перед зеркалом и так неподвижно смотрелась на себя почти часы. Бедная, бедная... она искала чего-нибудь занимательного в своем лице или фигуре, но все было безнадежно в смысле привлекательности. В поведении она была очень нервна, горда, безмолвна и трудолюбива. Еще не рассвело, бывало, а она уже двигается бесшумно по комнатам с уборкой. Чтобы не получить какого-нибудь замечания, она, так сказать, шла впереди задач своей работы. Очень поздно мы узнали, что у ней уже было двое детей от безнадежного "жениха", как выражаются здесь в Петербурге. Их она держала в деревне, у семейного брата, выплачивая за каждого по 5 р. в месяц, и себе оставляла из жалованья два рубля. Однажды ранней весной, в бурю и дождь, ей принес какой-то мужик записочку. - "Барыня, - говорит она моей жене, - я должна идти в деревню". - "Как? куда? что? невозможно!" Время было и для нас трудное, шла, кажется, уборка белья. "Тогда пожалуйте расчет". Тут-то из расспросов и оказалось, что у ней - дети и что сейчас один трудно болен, о чем и извещала полученная ею записочка от брата. Конечно, она была немедленно отпущена. В невыразимую грязь она пустилась в далекую дорогу; и дня через два вернулась мокрая и холодная, "аки Иона из чрева китова". Раздулся какой-то ручей по дороге, и она, переходя, искупалась в нем и, не обсушившись, - все шла к ребенку. Великое значение имеет цепкость к жизни, и я думаю, цепкая жизнь, на "веки веков", каковая и нужна нации, зиждется и созиждется не на бесплодных Татьянах, а вот на таких обмокших и усталых, все "переступающих" ради детей, женщинах. Мы их лично корим, но национально от них пользуемся. Право, было бы глубоко страшно их национально погасить и рискнуть остаться при фарфоровой... Лизе Калитиной ("Дворянское гнездо") и Татьяне Лариной. Полная получилась бы картина национального вырождения.