Семейный вопрос в России. Том I - [64]
- Конечно, в законе не сказано прямо: "Жена может при муже рождать детей от чужого или чужих мужчин". Но закон твердо говорит: если муж жалуется, а соседи и акушерка подтверждают, что жена такого-то мужа разрешается от бремени в квартире постороннего холостого человека, где она живет не год, не два, а много лет по записи в домовой книге; но при этом никто не видал, как собственно она и этот холостой человек спят, да и мало что спят - а как любятся, то брак, то святое таинство брака не считается разрушенным".
ОДНО ВОСПОМИНАНИЕ
Немножко из воспоминаний. N. гимназия; учитель латинского языка (не выдумываю) К-р; дети - дочери 11 лет и 7 лет; жена... Но нужно сперва сказать о муже.
Почему у него было с желтизной лицо - я не знаю; он был чуть-чуть за средние годы, лет 37. Но я никогда не видал такого ужасно унылого лица, и пергаментно унылого; без скорби и вообще без острого, - а тупо унылого. Кажется, душа в нем никогда не зарождалась. Не могу его лучше характеризовать, как рассказом другого учителя, П. Д. П-ва:
"Раз будто бы Франц Францыч приходит в гимназию, когда еще двери были заперты:
- Заперты, Франц Францыч, - говорит сторож.
- Ничего, я по двору похожу.
И "походил". Отперли - он вошел. Дал урок или что-то сделал нужное - и ушел. Рано он приходил потому, что не хотел опоздать к молитве. На лето его оставляли "исправляющим должность директора".
- Ведь вы, Франц Францыч, никуда не уедете?
- Я никуда не уеду.
- То-то, мы все уезжаем. Так вы уж посмотрите за гимназиею. "Смотр" состоял в том, чтобы гимназия (здание) никуда не убежала. И летом он тоже каждый день приходил в гимназию. Посидит с час. "Все исправно?" - "Все исправно". И уходил.
Другое воспоминание о нем - мое собственное. Я видел его в Москве, уже инспектором гимназии. Пришел я на Рождество.
- Ну как, Франц Францыч, вы справились с учениками в такой людной гимназии?
Он улыбнулся.
- У меня метод. Я справился у помощника классного наставника о фамилиях всех учеников, при распределении их по партам: как фамилия у первого, положим, справа, у второго - слева, на третьей скамье с конца и т. д. И записал на бумажку. Сижу на кафедре, и бумажка под руками. Ученик разговаривает, и это - первый мой урок. Я смотрю на бумажку (место и фамилия) и говорю резко:
- Колесников, не разговаривайте.
Он поражен. Конечно, - он поражен! И все поражены, потому что ведь урок-то первый и я их в первый раз вижу. В первый раз вижу, и они видят, что я их всех знаю".
Он улыбнулся. Я действительно был поражен. Теперь жена. Хорошенькая чешка или русинка. Полненькая, и с каким-то задором в лице. Что-то обаятельно милое и веселое: какая-то ласка, даже к кошке, случайной в комнате, обращенная, не только к гостю. Она не безукоризненно (с запинками) говорила по-русски, и это сообщало ей прелесть иностранного. У них жили пансионерами ("нахлебниками") ученики 6-8-го класса, т.е. начинали с 6-го, и кончали гимназию. Мне говорили, но тогда я не верил (не обращал внимания), что она - только ожидала, когда муж уйдет на педагогический совет: таковой бывал в неделю раз, а так называемые "советы за учебную четверть" тянутся с семи до часу (ночи). Нахлебников было немного, 3-4, но это - как теперь вспоминаю, - были первые красавцы гимназии. Уж такой подбор был, или так удавалось.
Насколько муж был уныл, настолько она оживлена. Нет ни хохота и вообще ничего веселого, но она как-то цвела счастьем. Что-то бесконечно удовлетворенное было в складках губ, в ямках щек. Отмечу еще, что не красавица - она была очень хороша чудесной телесной чистотой и абсолютным отсутствием нахальства, задора, ухаживания за вами, нескромности. Мадонна не мадонна, а для учительницы - хоть куда. Помощник попечителя очень оценил таланты ее мужа и после ревизии N. гимназии сейчас же (т.е. к концу этого учебного года) назначил его инспектором (повышение) в Москву. Как инспектор, он получил казенную квартиру в той самой гимназии, где имел квартиру и помощник попечителя. Когда я пришел к товарищу на Рождестве, - звонок, шум и вдруг входит "высшее начальство".
Я его хорошо знал. Это был и мой директор гимназии, попавший за действительно огромный практический дисциплинарный ум в помощники попечителя. В это время он был уже лет 62, гигантского здоровья, не толстый, а какой-то налитый кровью, весь красный.
Я почтительно сел поодаль. К-р тоже поодаль. "Где же дети, где же дети ваши?" (у него была чудная дикция). Девочка 13 лет (удивительно угрюмая, очень хорошенькая, начало пушкинской Татьяны) вышла. Он посадил ее на колени. Мама - щебетала.
- Как он к вам попал? - спросил я по уходе его.
- Да он во втором этаже, прямо под нами.
В это-то посещение рассказал он мне и о "методе".
Через много лет (5-7) услышал я от своего покойного брата, тоже директора гимназии, что бедный К-р "стал мешаться" (в уме), и с указанием причины.
- Да ведь ему давно все равно, - заметил я. - И рассказал про гимназистов.
- Очень было трудно... Там могли быть подозрения, а тут - на глазах всех. Оскорбительно. Тоже человек, а не трава.
Теперь бросаю рассказ, в сущности не интересный, и обращаюсь к теме, сильно взволновавшей печать прошлого года и вдруг как-то умолкнувшей. Спрашиваю всех, и спрашиваю чистосердечно и серьезно, кто писал тогда против развода: какое есть средство мужу, вообще христианскому мужу, устранить из семьи своей вот такую Cleopatra e sui amanti (Клеопатру и ее возлюбленных (лат.)).
В.В.Розанов несправедливо был забыт, долгое время он оставался за гранью литературы. И дело вовсе не в том, что он мало был кому интересен, а в том, что Розанов — личность сложная и дать ему какую-либо конкретную характеристику было затруднительно. Даже на сегодняшний день мы мало знаем о нём как о личности и писателе. Наследие его обширно и включает в себя более 30 книг по философии, истории, религии, морали, литературе, культуре. Его творчество — одно из наиболее неоднозначных явлений русской культуры.
Книга Розанова «Уединённое» (1912) представляет собой собрание разрозненных эссеистических набросков, беглых умозрений, дневниковых записей, внутренних диалогов, объединённых по настроению.В "Уединенном" Розанов формулирует и свое отношение к религии. Оно напоминает отношение к христианству Леонтьева, а именно отношение к Христу как к личному Богу.До 1911 года никто не решился бы назвать его писателем. В лучшем случае – очеркистом. Но после выхода "Уединенное", его признали как творца и петербургского мистика.
«Последние листья» (1916 — 1917) — впечатляющий свод эссе-дневниковых записей, составленный знаменитым отечественным писателем-философом Василием Васильевичем Розановым (1856 — 1919) и являющийся своего рода логическим продолжением двух ранее изданных «коробов» «Опавших листьев» (1913–1915). Книга рассчитана на самую широкую читательскую аудиторию.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
«Что такое событие?» — этот вопрос не так прост, каким кажется. Событие есть то, что «случается», что нельзя спланировать, предсказать, заранее оценить; то, что не укладывается в голову, застает врасплох, сколько ни готовься к нему. Событие является своего рода революцией, разрывающей историю, будь то история страны, история частной жизни или же история смысла. Событие не есть «что-то» определенное, оно не укладывается в категории времени, места, возможности, и тем важнее понять, что же это такое. Тема «события» становится одной из центральных тем в континентальной философии XX–XXI века, века, столь богатого событиями. Книга «Авантюра времени» одного из ведущих современных французских философов-феноменологов Клода Романо — своеобразное введение в его философию, которую сам автор называет «феноменологией события».
В книге, название которой заимствовано у Аристотеля, представлен оригинальный анализ фигуры животного в философской традиции. Животность и феномены, к ней приравненные или с ней соприкасающиеся (такие, например, как бедность или безумие), служат в нашей культуре своего рода двойником или негативной моделью, сравнивая себя с которой человек определяет свою природу и сущность. Перед нами опыт не столько даже философской зоологии, сколько философской антропологии, отличающейся от классических антропологических и по умолчанию антропоцентричных учений тем, что обращается не к центру, в который помещает себя человек, уверенный в собственной исключительности, но к периферии и границам человеческого.
Опубликовано в журнале: «Звезда» 2017, №11 Михаил Эпштейн Эти размышления не претендуют на какую-либо научную строгость. Они субъективны, как и сама мораль, которая есть область не только личного долженствования, но и возмущенной совести. Эти заметки и продиктованы вопрошанием и недоумением по поводу таких казусов, когда морально ясные критерии добра и зла оказываются размытыми или даже перевернутыми.
Книга содержит три тома: «I — Материализм и диалектический метод», «II — Исторический материализм» и «III — Теория познания».Даёт неплохой базовый курс марксистской философии. Особенно интересена тем, что написана для иностранного, т. е. живущего в капиталистическом обществе читателя — тем самым является незаменимым на сегодняшний день пособием и для российского читателя.Источник книги находится по адресу https://priboy.online/dists/58b3315d4df2bf2eab5030f3Книга ёфицирована. О найденных ошибках, опечатках и прочие замечания сообщайте на [email protected].
Эстетика в кризисе. И потому особо нуждается в самопознании. В чем специфика эстетики как науки? В чем причина ее современного кризиса? Какова его предыстория? И какой возможен выход из него? На эти вопросы и пытается ответить данная работа доктора философских наук, профессора И.В.Малышева, ориентированная на специалистов: эстетиков, философов, культурологов.