Семейный ритуал - [2]

— Ну-с, мальчик мой, что вы думаете об этом собрании? — спросил он.

— Очень любопытная коллекция.

— Но еще более любопытным покажется вам связанный с ней рассказ.

— Выходит, эти реликвии имеют свою историю?

— И такую, что они сами стали историей.

— Что вы хотите этим сказать?

— Они остались мне на память о деле, связанном с ритуалом Масгрейвов.

— Был бы рад услышать ваш рассказ о нем.

— И примиритесь с беспорядком? — задорно воскликнул он, — Ненадолго же хватило вашей тяги к чистоте, Уотсон. Но я буду счастлив, если вы присовокупите это дело к вашим анналам, поскольку оно содержит некоторые пункты, делающие его единственным в своем роде. Другого такого не найти в уголовной хронике Англии, да и любой другой страны, наверное.

Вы помните, как дело «Глории Скотт» и мой разговор с тем несчастным, о судьбе которого я вам поведал, впервые заставили меня всерьез задуматься о профессии, ставшей впоследствии делом всей моей жизни. Мы с вами познакомились, когда слава моя уже разнеслась вдаль и вширь, а общественность и полицейские власти признали во мне высшую инстанцию по распутыванию сложных дел. Поэтому вам вряд ли удастся понять, сколь тяжко мне приходилось на первых порах и как долго я не мот сдвинуть дело с мертвой точки.

Впервые приехав в Лондон, я поселился на Монтэгю-стрит, мой дом стоял за углом Британского музея. Там я и жил, заполняя дни вынужденной праздности изучением разных наук, которые считал полезными для успешного ведения дел. Время от времени мне доводилось разгадывать задачки, к решению которых меня по большей части привлекали мои однокашники, ибо в последние годы моей учебы в университете ходило немало разговоров обо мне и моих методах. Дело о ритуале Масгрейвов было третьим по счету, и именно благодаря интересу, который возбудила цепь необычайных событий, и тому обстоятельству, что, как оказалось, речь шла о больших ценностях, я начал свое восхождение к тем высотам, которых ныне достиг.

Реджинальд Масгрейв учился в одном колледже со мной, и мы были немного знакомы. Он не пользовался большой популярностью среди выпускников, хотя мне всегда казалось, что его напускная гордыня была призвана лишь скрыть доходящую до крайности природную застенчивость. Внешне это был истый аристократ, худощавый, с большими глазами и тонко очерченным носом. Держался он светски, хотя и с некоторой вялостью. Масгрейв был отпрыском одного из древнейших родов нашего королевства, но он представлял его младшую ветвь, отделившуюся от генеалогического древа северных Масгрейвов где-то в шестнадцатом столетии и обосновавшуюся в западном Сассексе. Поместье Хэрлстоун, вероятно, самое древнее из ныне обитаемых родовых гнезд графства. На всем облике Масгрейва лежала печать этого старинного дома, и при взгляде на его бледное утонченное лицо или ровную посадку головы мне неизменно вспоминались серые своды, высокие окна и древние руины феодальных замков.

Раз или два между нами завязывалась беседа, и я, помнится, более чем однажды замечал, сколь живой интерес проявляет он к моим методам наблюдения и выводам.

Я не встречался с ним четыре года, но вот как-то утром он пришел 8 мою квартиру на Монтэгю-стрит. Масгрейв почти не изменился. Одет он был по последней молодежной моде (щегольство всегда было его маленькой слабостью) и сохранил ту мягкую сдержанность манер, которая всегда отличала его.

— Ну, как твои дела, Масгрейв? — спросил я после того, как мы обменялись сердечным рукопожатием.

— Ты, наверное, уже наслышан о смерти моего несчастного отца, — ответил он. — Его похоронили два года назад, и с тех пор мне приходится управлять поместьем. А поскольку я еще и член парламента от нашего округа, жизнь моя полна хлопот. Ну, а ты, как я понимаю, решил применить на деле те способности, которыми так удивлял всех нас, верно, Холмс?

— Да, — отвечал я. — Решил вот жить своим умом.

— Рад это слышать, ибо сейчас мне очень пригодился бы твой совет. У нас в Хэрлстоуне творятся странные дела, и полиция не в состоянии пролить свет на происходящее. События необычайные и совершенно необъяснимые.

Можете себе представить, с каким жадным вниманием я слушал его, Уотсон. Мне казалось, что шанс, о котором я мечтал в те долгие месяцы вынужденного безделья, наконец-то у меня в руках. В глубине души я верил, что меня ждет успех там, где другие потерпели неудачу, и вот мне представился удобный случай проверить свои силы.

— Прошу тебя, расскажи подробнее! — воскликнул я. Реджинальд Масгрейв уселся напротив и закурил предложенную мною сигарету.

— Должно быть, ты знаешь, что я холостяк, — сказал он. — Однако мне приходится держать в Хэрлстоуне большой штат прислуги, поскольку старый дом разваливается и следить за ним нелегко. Кроме того, я охраняю округу от браконьеров, а когда разрешен отстрел фазанов, устраиваю приемы, так что мне постоянно должно хватать рабочих рук. В общей сложности у меня восемь служанок, кухарка, дворецкий, два лакея и мальчик на побегушках. В саду и на конюшне, разумеется отдельный штат.

Дольше всех у нас прослужил дворецкий Брайтон — около двадцати лет. Когда мой отец нанял его, Брайтон был безработным школьным учителем. Вскоре благодаря энергии и характеру он стал бесценным помощником в хозяйстве. Это крупный миловидный мужчина, на вид ему дашь не больше сорока. Он владеет несколькими языками, играет почти на всех музыкальных инструментах. Удивляюсь, почему он при всех своих способностях и незаурядном даровании столь долгое время довольствовался такой должностью. Однако мне казалось, что ему у нас хорошо, а менять что-либо в жизни просто лень.