Семейный экипаж - [20]
Девочка надевает очки, принимает подарок и обещает:
— Сумку я верну. Спасибо, Нурлан.
— Не за что!
Гости уходят, и Богдан произносит, как со сцены:
— Ох, тяжела ты, шапка Мономаха!
«Вживается, — думает Нурлан. — А вживается ли? Может, нет ничего?»
И мальчику становится жаль Богдана, оттого что тот числится знаменитым артистом, а за всю жизнь не сыграл ни одной, даже самой короткой роли и всем говорит, что он вживается или вжился.
Они уходят. Светлана оборачивается, и Нурлан машет ей рукой.
Еле заметно девочка кивает ему.
Нурлан вприпрыжку возвращается к дедушке. Тот копается в яме и разговаривает сам с собой:
— …Что было раньше!
— А что было раньше? — звонко спрашивает Нурлан.
Старик утаптывает пол у ямы, кряхтя, пытается и никак не может вылезти из неё и просит:
— Сынок, ты меня вытащи!
Он протягивает мальчику лопату — черенок вперёд, и Нурлан берётся за него, за твёрдое, как кость, отполированное дерево. Старый и малый тянут-потянут, а вытянуть не могут.
— Погоди, погоди!.. Не надсаживайся, — просит дедушка.
Он стоит в яме, запыхавшийся, красноликий, и выражение лица у него беспомощное и покорное.
А день кругом — загляденье!
В тёплом воздухе летают бабочки: белые, жёлтые, красные, лиловые. А одна — чёрная, бархатистая да такая большая, что Нурлан изо всех сил преодолевает искушение погнаться за ней, поймать и рассмотреть поближе. Прибыло цветов по закрайке сада. Белая яблоня, что перепутала осень с весной, а старость с молодостью, гонит в цвет все бутоны, распускает лепестки все до единого и хмелеет от тепла и воздуха. Яблоня окутана пчёлами, переливается розовым светом и, роняя лепестки на сухую траву, благодарно вздрагивает. Она такая доверчивая, дивная, кроткая, и, думается, солнце не выдержит, воскликнет: «Была не была!» — и повернёт на лето.
Небо синеет, как ранней весной. В нём бесшумно плавает орёл-могильник, и стариковский голос его похож на тявканье собаки:
«Тъяф! Тъяф!»
Нурлан приносит пустое ведро, опускает на дно ямы донышком вверх и объявляет:
— Это тебе ступенька, дедушка!
Старик становится на ведро, неожиданно легко выходит из ямы и отходит от неё подальше.
— Пока яма сохнет, — рассуждает он, — дел нам хватит.
Дедушка и мальчик собирают в саду сухие ветки, листья, стебли, складывают в сторонке. Спичкой, не с первого раза, дедушка зажигает всё это. Костёр потрескивает, шипит, пахнет карагачем и яблоками. В безветрии дым молочным столбом поднимается в небо и, не найдя облаков, тает.
— Дедушка! — вспоминает Нурлан. — А что было раньше?
Палкой старик ворочает в костре и говорит:
— Раньше? Раньше я любил девушку…
— Красивую?
— Ооо! Это было очень давно. Тогда не было самолётов и автомашин. Все ездили верхом на лошадях: начальники и не начальники, старики и молодые люди.
— Все умели ездить верхом?
— Ещё как! Лучше всех ездила девушка, которую я любил. Шибко любил! Она была очень лёгкая, и лошадь несла её быстрее, чем ветер несёт листочек карагача. Сколько женихов догоняли её и не могли догнать. Если жених не догнал невесту, свадьбы не видать.
— А ты?
— Я — догнал.
— Ты был самый лучший джигит, дедушка! — радуется Нурлан.
— Я был никудышный джигит, сынок. — Старик улыбается от воспоминаний, от беседы, оттого что день сегодня — истинное загляденье. — Резвых скакунов я боялся как огня и ездил на смирной кобыле. Девушка это знала и поехала очень тихо, чтобы я догнал её, поцеловал и взял в жёны. После она сама мне сказала: «Я насилу удержала лошадь, чтобы ты догнал меня. Лошадь не поймёт — что случилось с хозяйкой? Случилось то, что я полюбила тебя, джигит. Только и всего». Очень красивая и умная девушка!
— Где она сейчас? — загорается Нурлан. — Вот бы посмотреть на неё!
Старик не отвечает, палкой сгребает жар в серёдку кострища и в жарнике, как в золотом зеркале, видит своё, далёкое.
— Ты очень многого хочешь, сынок, — выговаривает он без укора.
Налетает ветер, несильный, тёплый, волчком раскручивает костёр и тут же успокаивается.
Нурлан бежит проверять яму, высохла ли, и, вернувшись, приносит весть:
— Сухая совсем!
Вдоль стен дедушка втыкает таловые прутья, оплетает их осокой, отчего в саду поселяется запах реки или озера, навсегда летний и тревожный. Дно ямы Нурлан выстилает смородинным листом.
— Толще, толще стели, — советует дедушка. — Яблоки любят спать на перине.
Яма мелеет и становится похожей на гнездо, где живёт большая и вещая птица. Птицу эту никто не видит; известно только: на кого упадёт тень её крыльев, тот навеки становится счастливым.
Бережно перестилая соломой, старик и мальчик укладывают яблоки: шафрановые, бордовые, а то и совсем красные. На некоторых от спелости и избытка здоровья выступил сок.
Дедушка застилает яму соломой, закрывает досками, глиной, легонько трамбует её и оглаживает, а по краям роет водоотводные канавки. Теперь хранилище смотрится добрым домом с двухскатной крышей. Мороз не доберётся, дождь не промочит, град не просечёт.
— Перезимуют яблоки, — обещает дедушка. — Под Новый год мы их отведаем и гостей позовём.
В степи быстро смеркается.
Звёзд ещё нет, а в небесных сумерках, высекая искры, летит самолёт или спутник. Старик отзывается о нём с одобрением:
