Семейный экипаж - [18]
В мгновение ока Нурлан вспоминает забытый сон, в котором ему снится песня. Во сне он идёт по гриве между двумя оврагами, и в оврагах, в отрогах их, как синие птицы, лежат синие тени. Песня стелется откуда-то с овражьих приверхов. Женские голоса струятся, жарко обнимают душу и уводят высоко-высоко. Мальчик торопится навстречу голосам, и такая чистота, упование на счастье и милосердие живут в песне, что Нурлан весь в светлом потрясении. Сейчас, наяву, он шевелит губами, подпевая Великой Тайне, хотя ни мотива, ни слов он не знает.
Украдкой, так что никто не видит, Нурлан дотрагивается до золотых волос королевы, вздыхает, отходит в сторону и забывает про сон и песню.
Иван Иванович чмокает во сне и, не просыпаясь, плачет, открыв ротик, в котором нет ни единого зуба.
— Аа-аа-ааа! — поёт Наталья Николаевна, берёт его на руки, даёт ему грудь, и ребёнок сосёт молоко, всё так же не открывая глаз и не просыпаясь.
— Аппетит у него хороший, — говорит отец, — Богатырём вырастет.
— Да? — Наталья Николаевна слабо улыбается и наклоняет голову, чтобы солнце не било в лицо ребёнку.
Иван Иванович насытился, спит на коленях у матери, и тени, еле различимые, бродят но нему — то ли от гостей, то ли от занавесок, то ли от облаков, которые опять собираются над степью.
— Дай-ка я его подержу! — не выдерживает мать и с неутолённой ласковостью умело принимает младенца па руки, любуется им, и лицо её от света лица Ивана Ивановича такое преображённо-прекрасное, что Нурлан потрясённо смотрит на маму.
— Век бы держала, — признаётся мать, передавая младенца Наталье Николаевне. — Теперь мне радости хватит на неделю.
— А мне на месяц, — говорит Нурлан. — А то и на три месяца…
Но он говорит это так тихо, что его никто не слышит. Да вдобавок Ивану Ивановичу приходится менять пелёнки, и опять он лежит посреди деревянной кровати, как посреди мироздания.
Самое время прощаться.
— Дерево-то посадили? — спрашивает отец у хозяйки.
— Посадили. Идёмте покажу, — шепчет Наталья Николаевна и, прислушиваясь к дыханию сына, ведёт гостей в сад-огород, где в лунке растёт дубок: листья резные, большенькие, а сам маленький, так что и не сразу приметишь его.
— А полить толком не полила, — вспоминает Наталья Николаевна. — Не до этого было…
Из бочки, пахнущей болотом, Нурлан приносит в ковшике дождевую воду и поливает деревце.
— Больше не лей. Одного ковша хватит, — говорит отец Нурлану и с улыбкой обращается к хозяйке: — Наталья Николаевна, почему бы вам ещё дубочков не посадить?
— Сколько? — спрашивает она.
— Три по крайней мере, — советует отец.
А мать поддакивает:
— Да уж не меньше!
— Ой, много, — слабо улыбается Наталья Николаевна. — Что вы…
Нурлан оглядывает сад-огород, думает, что дубкам в нём места хватит. А вслух с неожиданным для него самого отчаянием спрашивает:
— Наталья Николаевна! Вы меня… на будущий год… в школе учить будете?
Обязательно буду, — обещает женщина. — Я не только буду…
Она не договаривает — уходит на плач ребёнка. Некоторое время гости ждут кого-то, стоят во саду ли, в огороде и смотрят на дубок, крепенький, во влажной лунке.
Домой идут не торопясь.
Отец и мать переговариваются, а Нурлан молчит, вслушивается в себя и всю дорогу постигает, что в его жизни произошло великое событие.
В мир пришёл Человек.
Глава четырнадцатая
ГУЛИСТАН[7]
В бабье лето, в воскресенье, дедушка и Нурлан прибираются в саду. Груши и яблоки давно собраны, розданы жителям посёлка, но в этом году уродилось так много яблок, что остался большой остаток, и, чтобы сохранить яблоки на зиму, дедушка готовит зимовальную яму.
Острой лопатой он снимает пластины дёрна, а Нурлан складывает их в сторонке и слышит, как кряхтит и стонет дедушка, углубляясь в красную землю.
— Дедушка, — спрашивает Нурлан, — чего ты стонешь?
— Червей много перерезал, — винится дедушка. — Очень много перерезал дождевых червей. Почему они попадают под лопату?
— Они срастутся, — утешает Нурлан.
— Ты так думаешь? — оживляется дедушка.
Кругом благодать.
Осеннее солнышко набрало силу. Разбуженные его теплом, порхают бабочки. По закрайке сада по второму разу зацветают цветы: нежно-лиловый короставник, жёлтый козлобородник, золотая розга, белая звездчатка, малиновый или красно-фиолетовый воитель — татарник, восковой репяшок, дымчато-белый тысячелистник — деревей-трава, огненный зверобой… Они расточают знойный запах лета, которое всё ещё здесь и вот-вот отойдёт в жаркие страны. Гудит шмель. По цветам ползают пчёлы. Их ворчанье и движенья деловиты, и, судя по всему, мёда на посошок они находят немало. Лоснятся стволы деревьев.
А одна яблоня позабыла, что она в свой срок принесла урожай плодов, окончательно перепутала осень с весною и накануне зимы зацвела по второму разу — вся, как есть, убралась белорозовыми цветами и нежится под солнышком.
Дедушка говорит с весёлой укоризной:
— Ай, ай, ай! Старая яблоня на зиму нарядилась невестой. О чём она думает?
Он качает головой, берётся за черен лопаты и вонзает лезвие в красную землю.
Из ямы остро пахнет глубинной сырой землёй, и запах этот, доселе не известный Нурлану, тревожит и немного страшит мальчика. Чтобы было веселее, он тянется к разговору:
