Семейные портреты - [81]

Мы почему-то никак не примиримся с мыслью, что ограничения возможностей не всегда означают неуважение к лицу, которому что-то запрещается, или стремление подчеркнуть его «второсортность». Иногда запреты означают признание исключительности, особой ценности того, кого стараются уберечь. Вот если бы мы это сами до конца уяснили и смогли толково внушить дочерям, не страдали бы они, подрастая, от всяческих «комплексов неполноценности», не видели бы в своей судьбе несправедливость людскую.

Как видим, забота о теле нередко теснейшим образом связана и с моральным здоровьем ребенка. Только связь эта сложная. В одних случаях и впрямь в здоровом теле поселяется здоровый же дух. В других, напротив, чрезмерные телесные заботы и тревоги вытесняют духовные интересы. А поскольку мы убеждены в решающем воздействии матери на формирование жизненных установок дочери, то приходится прислушиваться к упрекам, которыми осыпают отцы своих безрассудных «половин»: «Вот плоды твоего воспитания!» И указывают на такие распространенные девчоночьи пороки, как тряпичное тщеславие, безоглядное кокетство, неустойчивость в привязанностях и увлечениях.

С приближением «опасного возраста» дочка все больше прилепляется к матери, делая из нее свою подружку — хранительницу сердечных тайн. Все перипетии ранних «любовей» обсуждаются с мамой. (Правда, снова вспоминая Льва Толстого, можно увидеть, как предельно искренни могут быть дочери с доброжелательным и чутким отцом. Но такое встречается нечасто.) Папа обычно только вслушивается в бесконечные шушуканья своих «девчонок». Он и сам бывает взволнован, обеспокоен происходящими на его глазах превращениями, что творятся с его дочкой, и боится приоткрыть заповедную дверь тайников ее души. А уж разговаривать с дочкой «про это» он никак не решается. Он сам не может видеть в дочери женщину, оттого страшным, порой кощунственным кажется ему, что кто-то может смотреть на нее с плотским вожделением.

Страх за ее чистоту, которую могут осквернить небрежные руки, приводит к тому, что, защищая ее душу, он нередко наносит ей самые тяжелые раны. Ведь веру в мужскую любовь и честность ломают в девичьих душах не одни донжуаны, пожиратели женских сердец. Перечитайте снова сцену в доме Полония в «Гамлете». Отец и брат Офелии Лаэрт внушают девушке: нельзя доверять чувствам и клятвам Гамлета. Уверения в любви могут быть лишь шумным голосом молодой крови, а не голосом души. Это они знают по собственному опыту. Честно говоря, подобные наставления можно услышать и теперь. А потом сами же мужчины негодуют: «О женщины! Вам имя — вероломство!» Не оглядываясь, не вспоминая, кто первый сломал веру в мужчин у дочерей и сестер.

— А как предостеречь дочь от ошибки, от обмана, которые не так уж редки в жизни? — спросят родители. На мой взгляд, нужно прежде учить дочек отличать в самих себе голос крови от голоса души. Потому что мы все тем легче позволяем себя обмануть, чем больше хотим обмануться. Девочкам-подросткам уже полезно знать, что с приближением половой зрелости возникает у них томление тела и духа, которое застилает пеленой тумана в другое время зоркие девчоночьи глаза, заставляет девушку играть с самой собой в прятки. Выдавать желаемое за действительное и в своем отношении к юноше, и в его — к себе.

Умению разбираться в собственной природе, в том, какими желаниями движима она, когда спешит на свидание, никто и никогда, никакой специалист, девушек не научит лучше матери. Мы уже говорили, что все классические признаки влюбленности могут вызвать самые разные движения души, в том числе не очень возвышенные. Например: любопытство к незнакомым обстоятельствам и ощущениям, жажда утвердить свою взрослость, тщеславное удовольствие покрасоваться перед подружками эффектным поклонником, даже корыстные умыслы. И, наконец, просто безадресное желание физической близости. Все эти мотивы заставляют девушку произносить слова любви и клятвы столь же опрометчиво и безответственно, как и юношу. Разница вся в последствиях самообмана для девушки. Так и надо объяснять дочкам, не отравляя их души безоглядным мужененавистничеством!

Один из многих парадоксов воспитания дочерей заключается в том, что, разными способами подготавливая их к миссии будущей женщины-жены-матери, родители сами оказываются меньше всего подготовленными к тому времени, когда она собирается и впрямь исполнить свое назначение. В этот период больше всего нервозности возникает в семьях: папа и мама в паническом состоянии пребывают до того мгновения, когда прозвучит свадебный марш Мендельсона. Хотя сей трубный глас иной раз возвещает начало самого сложного этапа жизни их ребенка. Этапа, когда она из дочки сама превращается в жену и маму, чтобы пройти снова бесконечный, неповторимый круг бытия земного.

Тут мне хочется остановить внимание читателя на переменах, что произошли на глазах одного поколения в социально-экономической основе отношений родителей с дочерьми.

У русского народа бытовало присловье: сына растить — деньги в долг давать, дочь растить — деньги по ветру пускать. Сын — будущий кормилец, оттого и наследник имущества, главного семейного капитала. Дочь — временная гостья в родительском доме, только до замужества родня. А там член чужой семьи, без собственной воли, часто и без средств, которые могли бы пойти на помощь престарелым родителям. Оттого-то и возникло печально известное восклицание «Бракодел!», отравившее радость от появления на свет новорожденной дочки многим и многим поколениям наших предков, искажавшее естественные чувства отцов к своему ребенку. И действительно, майся, страдай за нее душой и телом, а потом еще и приданое собирай, копи, чтобы ее удачно замуж выдать. А вышла, с тем и прощай, дом родной! Имя меняет, меняет и привязанности и обязанности. Ни чести, ни прибыли вскормившим-вспоившим ее.