Семейные драмы российских монархов - [26]

Того ради посылаю ныне сие последнее к тебе, дабы ты по воле моей учинил, о чём тебе господин Толстой и Румянцев будут говорить и предлагать. Буде же побоишься меня, то я тебя обнадёживаю и обещаю Богом и судом Его, что никакого наказания тебе не будет, но лучшую любовь покажу тебе, ежели воли моей послушаешь и возвратишься. Буде же сего не учинишь, то, яко отец, данною мне от Бога властию, проклинаю тебя вечно, а яко государь твой, за изменника объявляю и не оставлю всех способов тебе, яко изменнику и ругателю отцову, учинить, в чём Бог мне пожжёт в моей истине. К тому помяни, что я не насильством тебе делал, а когда б захотел, то почто на твою волю полагаться? Чтоб хотел то б сделал».

Судя по тексту, царь полагал, что читателем этого послания будет не только Алексей, но имперское правительство, а потому постарался несколькими штрихами набросать свою версию конфликта с сыном. Так, из первых строк письма мы узнаём о некоем неповиновении сына отцу, исправить которое не помогли ни слова, ни наказания (!). Упоминание, что поступок Алексея беспрецедентен не только для члена царской семьи, но и для подданного, опять же рассчитано на незнакомого с российской историей читателя.

Ключевыми словами, обращёнными к самому Алексею, является обещание отца, и не просто обещание, а клятва именем Божиим освободить сына от наказания и явить ему лучшую любовь. Царское слово в России было равно закону, и, таким образом, царевич получал гарантию неприкосновенности от отца.

К этому времени царевич уже понял истинные намерения имперских властей и не испытывал в их отношении иллюзий — отсидеться в безопасности до смерти Петра ему не удастся. Раз так, надо было довольствоваться достигнутым и, полагаясь на обещание отца, возвращаться в Россию.

4 октября 1717 года Алексей пишет отцу:

«Всемилостивейший государь-батюшка!

Письмо твоё, государь, милостивейшее чрез господ Толстого и Румянцева получил, из которого также изустного мне от них милостивое от тебя, государя, мне, всякие милости недостойному, в сём моём своевольном отъезде, будет я возвращуся, прощение; о чём со слезами благодаря и припадая к ногам милосердия вашего, слёзно прошу о оставлении мне преступлений моих, мне, всяким казням достойному. И надеясь на милостивое обещание ваше, полагая себя в волю вашу и с присланными от тебя, государя, поеду из Неаполя на сих днях к тебе, государю, в Санктпитербурх.

Всенижайший и непотребный раб и недостойный называться сыном Алексей».

Примечательно, что ни отец, ни сын в этих посланиях не затрагивали вопроса о престолонаследии, полагая, что его необходимо решать без иноземного посредничества.

В ноябре 1717 года Алексей, посетив мощи святителя Николая в Бари, в сопровождении всё тех же Толстого и Румянцева двинулся в обратный путь. Драма царя и наследника подходила к своему финалу.

Среди сторонников царевича в России известие о его возвращении вызвало недовольство и разочарование. В отличие от самого Алексея, они не верили в царские обещания и ждали худшего как для наследника, так и для себя. Не столь искушённые в политике представители простого народа и низового дворянства радовались возвращению царевича и приветствовали во время проезда по России. Один из иностранных дипломатов доносил своему правительству: «Во время проезда царевича народ кланялся ему и говорил: благослови, Господи, будущего государя нашего! Помещики, духовные, простой народ — все отзывались в то время с любовью о царевиче Алексее».

3 февраля 1718 года в Московском Кремле, оцепленном для надёжности верными царю войсками, имевшими при себе боевые патроны, в присутствии многочисленной знати и иностранных дипломатов царевич получил из рук царя полное прощение, но тут же подписал торжественный акт, в котором отрекался от престола, так как чувствовал себя неспособным царствовать.

В ходе этой же церемонии Алексей назвал царю имена некоторых своих сторонников, которые будто бы вынудили его пойти против отцовской воли. В ближайшее время он дал обширные письменные показания. Это не вполне соответствовало букве полученного им в Империи обещания полного прощения без всяких условий, но должно было помочь царю сохранить лицо — поступок наследника объяснялся заговором неких злодеев.

Расправе в первую очередь подверглись ближайшие слуги царевича. Им ставили в вину то, что они, зная о его готовящемся побеге, не сообщили о нём «куда следует». Ближайших советников царевича — князя Долгорукова и Кикина — также взяли под стражу, но их судьба оказалась различной. Кикин был подвергнут мучительной и жестокой смертной казни — четвертованию, Василий Долгоруков отделался лишением всех чинов и ссылкой — аристократия оказала на царя давление и не позволила ему казнить представителя знатного рода. Точно так же не удалось привлечь к делу и других представителей служилой знати. Слишком уж широк был круг сочувствующих «делу царевича».

В поле зрения Тайной канцелярии Петра Толстого, проводившего это следствие, попала и первая супруга царя — Евдокия Лопухина, по-прежнему жившая в суздальском монастыре. Следствие не выявило её причастности к побегу царевича, но открыло некоторые подробности жизни бывшей царицы, в частности её любовную связь с капитаном Глебовым. Несмотря на то что Пётр расстался с Евдокией по собственному желанию более двадцати лет назад, его мужское самолюбие было глубоко уязвлено открывшимися фактами. Он предельно жестоко расправился и с самим Глебовым, и суздальским епископом Досифеем, постриженная государыня была переведена в куда более жёсткие и суровые условия — из простой монахини она стала фактически узницей.