Семейные драмы российских монархов - [28]

Так, например, в ходе расследования гибели царевича Дмитрия в далёком 1591 году боярин Василий Шуйский и его коллеги обошлись практически без пыток, но достаточно быстро и подробно восстановили картину событий. Следователи даже умудрились провести аналоги современных судебно-медицинской и материаловедческой экспертиз. По мнению специалистов, итоговый документ их работы во многом удовлетворяет даже современным нормам процессуального права.

Главной фигурой в следствии по делу Алексея стала его любовница крестьянка Ефросинья. Она вернулась в Россию значительно позже царевича (задержка была вызвана беременностью и родами) и сразу же была взята в оборот Тайной канцелярией. Современные исследователи полагают, что так называемые «показания Ефросиньи» были в действительности составлены Петром Толстым. Опытный интриган, он хорошо знал, что должен прочесть царь, чтобы позабыть о своём обещании сыну. Ефросинья очень мало говорит о конкретных фактах — «писал царевич письма и сенаторам, но каким не знает», но очень много — о высказываниях и настроениях Алексея. То есть о том, что практически невозможно проверить. Она сообщала, что царевич желал и ждал смерти отца, говорил о своих многочисленных сторонниках в России (но никого конкретно не называл), верил слухам о мятеже русских войск в свою пользу, писал с неясными целями австрийскому императору и даже шведскому королю, ругал отцовские преобразования и мечтал об отмене многих из них, не забывая упомянуть и о судьбе любимого детища Петра — Санкт-Петербурга.

Ловушка сработала. Алексей, отвечая на опросные пункты отца, назвал конкретные имена и события, но естественным образом умолчал о своих мыслях и чаяниях. Толстой и внушаемый им Пётр оценили это умолчание как утаивание и нераскаяние. Как пишет современный историк, ознакомившись с показаниями Ефросиньи, Пётр увидел царевича «не в образе любящего сына, а в образе человека, воспринимающего отца как личного врага, а его деятельность, то есть преобразовательные начинания, — как никому не нужную затею, с которой он тут же расстанется, как только займёт трон».

Алексей был подвергнут домашнему аресту, а потом заключён в крепость и был вынужден отвечать на вопросы палачей под пытками. Следствие уцепилось за фразу из показаний Ефросиньи «отцу своему смерти желал» и стремилось выудить у царевича признание в этом желании. Дело в том, что, согласно действовавшему тогда законодательству злоумышление на жизнь государя являлось одним из тягчайших преступлений, за которое полагалась только смертная казнь{7}. Обвинение царевича в том, что он утаил от отца «злоумышление» на его жизнь позволяло привлечь его к суду, игнорируя царское прощение.

Насколько это обвинение было справедливым? Этот вопрос является важным, так как многие историки и публицисты трактуют сыноубийство Петра как вынужденное: дескать, Алексей и его сторонники составили заговор против государя, и как после этого его миловать?

Отметим, что ни показания самого Алексея, ни даже «изобличающие» его показания Ефросиньи не содержат упоминаний о какой-либо активности царевича с целью ускорить кончину отца. Наследник лишь мечтал об этой смерти как об избавлении от источника неприятностей в настоящем и как о возможности для вступления на престол.

В показаниях духовника царевича отца Якова Игнатьева говорится о том, что Алексей говорил о своём желании отцовой смерти во время исповеди. Для следователей Тайной канцелярии этого было достаточно для подтверждения намерения царевича избавится от отца. Но если посмотреть на ситуацию непредвзято, то становится очевидно, что показания духовника фактически оправдывают Алексея. Любой православный знает, что во время таинства исповеди человек говорит о своих грешных помыслах, в которых раскаивается и которые намерен отринуть от себя. То есть царевич не просто говорил своему отцу духовному о желании смерти отца (отметим, о желании смерти, но не о намерении совершить отцеубийство), а раскаивался в этом желании, поскольку оно несовместимо с выполнением заповеди «Почитай отца своего».

Таким образом, пресловутое желание смерти отцу было не злоумышлением на особу царствующего монарха, а лишь греховным помыслом настрадавшейся от отцовской чёрствости души наследника.

Впрочем, Толстой и его люди на этом не остановились. Они обвинили царевича в намерении добиваться трона, опираясь на иноземные штыки, то есть в государственной измене. Это обвинение должно было лишить Алексея последних шансов на помилование. Пётр прощал его как отец сына, а в этом случае могло быть прощено и злоумышление на жизнь отца, но, как государь, он не мог простить изменника. Обвинение в государственной измене, которая по Уложению 1649 года также каралась только смертью{8}, окончательно превращало конфликт государя и наследника из семейного дела в политическое.

Разумеется, никаких доказательств измены в распоряжении Петра Толстого и его следователей не было и быть не могло — имперские архивы для них были недоступны, а царевич, по свидетельству Ефросиньи, «подрал и сжёг» все компрометирующие его бумаги. Однако в распоряжении Тайной канцелярии были опытные палачи — заплечных дел мастера — и разрешение царя пытать обвиняемого. Не выдержав пытки, Алексей сделал следующее признание: