Семейное дело - [197]

«Спасибо. Пусть все решит он сам».

«Ну, Оленька, — усмехнулась Софья Григорьевна, — Дима все-таки мои сын и до сих пор прислушивался ко мне и отцу. И я хочу вам сказать еще вот что… Не надо упорствовать. Если вы не захотите понять то, что я вам сказала, мы с мужем найдем другие способы. Вы слышите меня, Оленька?»

Опять эта добрая улыбка, это мягкое «Оленька» и немного смущенное выражение лица, будто извиняющееся за вынужденную угрозу…

Ольга кинулась к дверям, не попрощавшись. Не помнила, как слетела вниз, и только на улице подумала: надо подождать Митю. Ее трясло. Когда вдали показался Митя, она побежала навстречу.

«Что с тобой? Говорила с мамой?»

«Да… Я прошу тебя… Решай все сам. Извини, я пойду… Я буду ждать тебя».

Она не дождалась. Митя не появлялся в общежитии, не звонил, не писал. Прошел июнь. В областной газете был опубликован фоторепортаж: молодые лейтенанты прощаются с училищем. Первая свадьба. Лейтенант Белов и учительница Клара Белова принимают поздравления друзей. Она знала и Белова, и Клару. Митя, наверно, уже уехал в Киев.

Не зашел, не позвонил, не написал. Все!..

Даже двадцать лет спустя это воспоминание отзывалось в Ольге глухой обидой, уже не причиняющей боли. Не было и недоумения: почему Дмитрий поступил так? Она знала, что мать оказалась сильнее.

А тогда несколько месяцев она жила, будто по инерции. Жила она — а все остальное в ней уже умерло. Переполошившиеся подружки пытались как-то утешить ее, выходило еще хуже. Ей казалось, что вокруг нее люди, улицы, машины, вещи словно колышутся в каком-то тумане и она сама тоже не может выйти, выбраться, выплыть из него.

Она работала по-прежнему, и по-прежнему теперь все ее время делилось на три части: работа, общежитие, сон. Она не ходила ни на вечера, ни в культпоходы; изредка присаживалась в красном уголке возле старенького телевизора с экраном, перед которым стояла огромная лупа, и, посмотрев час-полтора, уходила к себе.

Однажды после работы она зашла в гастроном, заняла очередь, кто-то спросил ее: «Вы последняя?» Она обернулась — учительница, Анна Петровна! Господи, живем в одном городе, а не виделись бог знает сколько времени! «Как ты?» — «Так…» Засовывая в сумку сверток с сосисками, Анна Петровна сказала: «Пойдем, девочка, попьем вместе чайку. Я теперь живу здесь, в этом же доме…»

Догадалась ли она о чем-нибудь? Или просто обрадовалась, встретив свою давнюю ученицу, с которой были связаны нелегкие воспоминания?

Ольга рассказала ей все, с подробностями, которые не забылись и вспоминались легко, будто та история случилась несколько дней, а не месяцев назад. Она рассказывала, удивляясь тому, как охотно делает это. Все, что ее мучило, что сковывало душу, теперь будто выплескивалось из нее, и ей сразу стало легче, она испытывала почти физическое ощущение сброшенной с себя тяжести.

«Вот и хорошо, — сказала Анна Петровна. Ольга не поняла, что же хорошего? — Хорошо, что все это кончилось так быстро. Если бы у твоей любви было продолжение, еще неизвестно, как сложилась бы твоя жизнь. Этот Дмитрий, хоть ты и говоришь о нем восклицательными знаками, не очень-то симпатичен, поверь мне».

«Но ведь…»

«Ты не хочешь подумать, Оля. Если ты подумаешь, то поймешь многое. Человек не должен жить одними чувствами».

Ей запомнились эти слова. Больше они к разговору о случившемся не возвращались.

Теперь уже Ольга расспрашивала Анну Петровну о ее житье-бытье. Та отшучивалась: живу при дочери и зяте, жду внуков, а их все нет и нет… Здесь, в двухкомнатной квартире, было уютно, чисто, и Ольге не хотелось уходить. Этим впервые за долгое время появившемся ощущением легкости она была обязана Анне Петровне, и ей надо было побыть с ней еще немного, чтобы это ощущение не оказалось случайным и не ушло.

Видимо, ее выздоровление началось именно в этот день, в квартире Анны Петровны, вернее, Силина, начальника шестого цеха на том же заводе, где работала и она, Ольга. А вторая встреча, уже зимой, помогла ей еще больше.

Опять были морозные дни, и прохожие почти бежали по улице, пряча лица от резкого, с колючей порошей ветра. Ольга тоже шла быстро и все-таки узнала шедшую навстречу женщину. Просто невозможно было не узнать эти огромные цыганские глаза. «Клара!»

Ну да, Клара Белова, жена лейтенанта Белова, их фотография еще была в газете нынешним летом.

«Господи, Ольга, ты? — Они никогда не были на «ты», это вырвалось у Клары само собой. — Смотри, опять мы с тобой стоим на морозе, как тогда. Нет уж, зайдем куда-нибудь».

Они зашли в универмаг. Здесь можно было даже посидеть на подоконнике.

«Почему ты здесь? В газете я читала — вы должны были уехать к месту службы…»

«Мы и уехали. Заболел отец, я примчалась самолетом. А ты-то как? Я слышала…»

Ольга кивнула. Да. Ты правильно слышала…

«Наши ребята переписываются, — сказала, отворачиваясь, Клара. — Судя по письмам, Дмитрий служит в Киевском округе, поближе к родителям».

«Ну и хорошо», — сказала Ольга.

«Перестань! — резко ответила Белова. — Я не знаю, что у вас произошло, но, наверно, все к лучшему. Радченко ребята не любили. Ты не знала этого? Теперь-то я имею право сказать… Гогочка, маменькин сынок. Завалил в медицинский, его вызвали в военкомат, предложили училище на выбор. Мамочка сказала: иди в танковое, в случае чего в танке все-таки безопасней. Если б она сказала — в школу поваров, он бы пошел туда, понимаешь? А в училище сначала изображал из себя бог весть кого, чуть ли не бунтаря против мещанства».