Семейное дело - [179]

«Ботиночки-то высохли? Я, когда нашла тебя, сразу увидела — мокрехоньки! Ну, думаю, захворает, это как пить дать — захворает! А ты ничего, вроде бы не захворала… Это ведь я тебя нашла. Ты хоть и худенькая, да тяжелая оказалась. Я тебя еле-еле сюда притащила. Если б я тебя не нашла, ты бы совсем замерзла на земле».

От нее пахло вином, и говорила она не переставая:

«А ты не бойся, мы тебя не оставим, ты ешь, ешь, пока каша горячая, а я тебя сразу узнала, мы с твоей мамочкой знакомы были… Ты не бойся, меня тетей Катей звать, муж у меня с первого дня как на фронт взят, а с твоей мамочкой у нас свои интересы были, если б не война, хорошо бы жили, я ей уже и дом здесь приглядела. Денежки-то у нее были, да?»

«Были», — нехотя сказала Ольга.

«Я знаю, что были, — закивала тетя Катя и огляделась, будто стараясь увидеть, где эти деньги. — Здесь они или на сберкнижке — не знаешь?»

«С собой увезла, — сказала Ольга. — На окопы».

«Ну и человек, господи прости! — всплеснула руками тетя Катя. — Да зачем ей деньги на окопах-то? Вернее, что ли, за пазухой? Ведь огромные деньги у нее были, понимаешь? И тебе ничего не оставила?»

«Тридцать рублей».

«Красненькую! — недобро усмехнулась тетя Катя. — Мельче небось не было, не то бы и ее не оставила. А ты одолжи мне ее, красненькую-то. Я тебе потом верну. Заработаю и верну, честное слово. У меня ведь все сгорело. Вот — в мужнином пальто хожу. Шуба кротовая была — пых! — и нету! Да ты не бойся, я же сказала — верну».

«Нам с Сережей жить на нее надо…»

Тетя Катя засмеялась, откидывая голову. У нее были ровные, белые, красивые зубы.

«Да что ты на красненькую купишь? В магазинах-то пусто. А мне сейчас вот как надо. И потом… я же тебя спасла, можно сказать, все-таки».

Ольга вынула теплую тридцатку и протянула тете Кате. Та чмокнула ее в лоб и, запахнув пальто, выскочила из домика.

К вечеру всех погорельцев увезли в город. Сережа не возвращался. Не приходила и Анна Петровна, и Ольга пошла их искать.

Она помнила тот серый, некрасивый, обшарпанный дом, сразу за мостом, в котором жил Сережа, но увидела одну стенку с дырками окон — все остальное обратилось в битый кирпич, из которого торчали балки.

Еще не стемнело, и пожарники пытались пробиться под развалины. Неподалеку стояла молчаливая толпа, и Ольга увидела Сережу. Значит, он так и простоял здесь целый день, подумала Ольга. Ждал, что, может, найдут его бабушку… Она подошла к нему сзади и взяла за руку.

«Пойдем домой, — тихо сказала она. — У меня тепло, печка топится».

Он не пошевелился и все смотрел, смотрел, вытягивая шею, как пожарники откидывают балки и слипшиеся куски кирпича.

«Придем сюда завтра, — сказала Ольга. — Ты же совсем замерз».

Он пошел нехотя и устало, будто не пожарники, а он сам оттаскивал эти балки и кирпичи. Ольга подумала, что Сережа ничего сегодня не ел, а дома хоть шаром покати. Ее словно обожгло стыдом: сама-то съела целую миску каши, могла бы и оставить половину… Другого выхода она не видела — надо зайти в школу, к Анне Петровне. Сережа мотнул головой: нет. Он никуда не пойдет. Ничего не ел? Ну и что? Подумаешь! Надо закалять волю. Нет и нет, и нечего уговаривать. А ты-то сама?.. Ольга кивнула. Она не могла ответить, ее душили слезы, и она лишь кивнула, что означало — да, я сыта.

Дома, на барже, Сережа сел ближе к печке и закрыл глаза. А Ольга металась по маленькой комнате, хотя знала, что ничего ей не найти, потом схватила свечку и бросилась в кладовку. Тоже ничего. Какое-то тряпье, пустые коробки, ящичек с гвоздями, бидон с засохшей краской.

И все-таки она нашла: там, за тряпьем, за бидонами и ящиками, которые, по счастью, никто не догадался отодвинуть, был еще один, куда мать складывала остатки сухой булки. Ольга помнила, как мать приговаривала при этом: «Не булкой собаку кормить, авось самим пригодится, ежели потащат…» Она еще пыталась догадаться тогда, кого потащат, куда потащат. Но теперь у них были сухари!

Когда она вернулась, Сережка спал, привалившись к стенке. Она разожгла керосинку и поставила чайник. Ей было жаль будить Сережу, но она разбудила его все-таки и помогла снять пальто.

«А ты?» — спросил Сережа, макая в кипяток сухарь.

«Я не хочу, честное слово, не хочу, я уже ела».

Подперев кулачками голову, она сидела напротив Сережи и смотрела, как он ест, хрустит сухарем, и ей действительно совсем не хотелось есть; она любовалась им и радовалась тому, что все-таки смогла хоть немного накормить его.

…Какие-то люди стоят на барже, и с ними — тетя Катя, та самая, которая взяла тридцатку до получки.

«А вот и сама хозяюшка! Долгонько же мы тебя ждем. Вы посмотрите на нее — в чем душа держится, я же говорила…»

Старая женщина кладет на Ольгины плечи руки, и глаза у нее добрые и печальные:

«Собирайся, девочка».

«Это зачем же?»

«Мы пришли за тобой. У нас тебе будет лучше».

«Это где?»

«В детском доме, милая».

«Я буду ждать маманю. И Сережу».

«Сережу?»

Пришлось объяснить, кто такой Сережа.

«Хорошо, возьмем и Сережу. А ты собирайся пока».

И пока она собиралась, впустив в домик тетю Катю и этих, что пришли из детского дома, тетя Катя все рассказывала, все рассказывала, как она спасла ее, как растирала, как кормила, и то и дело спрашивала сейчас: «Правда, Оля?» — а Оля кивала: «Правда», хотя не знала, правда ли все это, но ведь миска каши все-таки была!