Семейное дело - [129]

— Напрасно улыбаетесь, милая, — сердито сказала Чингисханша. — Я уж подожду с вашего разрешения Владимира Владимировича? Может, он найдет где-нибудь в своем хозяйстве.

— Его не будет несколько дней, — сказала Кира. — Он в Малиновке.

И снова появилось оно, это чувство тревоги, опять какое-то неясное, из глубины души поднимающееся беспокойство. Может быть, потому, что у Чингисханши как-то странно метнулись глаза. Казалось, она хотела что-то сказать — и сдержалась, с трудом, но все-таки сдержалась и не сказала.

— Странно, что его потянуло в эту Малиновку, — сказала она наконец. — Терпеть ее не могу. Под каждым кустом консервные банки, а за стенкой бренчат на гитаре и тянут: «Ой, поют дрозды-ы-ы-ы…»

(«Ну, долго ли ты будешь сидеть? Ты уже знаешь, что медной проволоки у меня нет, что Владимир Владимирович не придет, а мне с утра раннего на работу, в отличие от тебя. Ну, Гаэна Николаевна, ну пожалуйста…»)

— И вообще, по-моему, вы, милочка, распускаете своего мужа. Почему бы вам было не поехать с ним? Или опасаетесь семейной аллергии?

— У меня много дел. Два выходных уйдут на уборку и стирку. Лучше, если я буду одна.

— Вот-вот! Нет, я своего ни на шаг от себя не отпускаю. К сожалению, в этом возрасте — я имею в виду пятьдесят — мужчины особенно ненадежны.

— Моему еще сорок девять.

(«Господи, да уйдешь ли ты наконец? О чем ты вообще говоришь? Зачем? Нет, погоди — вот именно: зачем ты все это говоришь мне?»)

— У вас нет закурить? — спросила Чингисханша. — Я не захватила.

Кира достала из ящика силинского стола початую пачку «Родопи», и Чингисханша закурила. Значит, она будет сидеть еще. И не очень-то было похоже, что ее мучает радикулит: она спокойно потянулась за пепельницей и поставила ее себе на колени.

— Нет, все-таки вы опрометчивы, Кирочка. Владимир Владимирович человек видный, с положением, мало ли что… Мой однажды пытался вильнуть в сторону — я случайно узнала, что у него пассия… Ничего там, конечно, не было, но на всякий случай я такой шум подняла, что ее быстренько убрали из института.

— Зачем вы говорите мне все это? — в упор спросила Кира и увидела, как у Чингисханши снова метнулись глаза. Значит, разговор не случаен. Медная проволока — только повод зайти. — Что же вы замолчали?

— Знаете, — деланно улыбнулась Чингисханша, — есть один смешной анекдот. Женщин разных наций спросили, что они сделают, если… ну, если их мужья вильнут в сторону? Француженка ответила: «Заведу пятерых любовников». Испанка сказала: «Убью обоих». А наша говорит: «Пойду в партком»…

У Киры мелко дрожали руки. Она почувствовала, как к лицу прихлынула кровь и сразу появилась тупая боль в затылке.

— Вы это рассказали о себе?

— О всех, милочка. Я вас люблю, и мне не хотелось бы…

— Да говорите же! — крикнула Кира.

— Я думаю, Кирочка, вам пора сходить к Нечаеву, — сказала Чингисханша. — Лучше это посоветую вам я, а не кто-нибудь другой.

— Уходите, — через силу сказала Кира. — Слышите! Уходите!

Чингисханша тихо ушла, дверь защелкнулась на французский замок. Кира не помнила, сколько она просидела за столом, охватив дрожащими руками голову. Ей казалось, что там, в голове, что-то должно лопнуть от боли. Когда Кира стискивала ее, боль уменьшалась, будто она ловила и останавливала какого-то злого зверька.

Сколько прошло времени? Час? Два? Три? Ей трудно было даже подняться. Она еще не до конца понимала, что произошло, и лишь пыталась связать между собой какие-то отрывочные воспоминания, мысли, ощущения… Поздние приходы Владимира… Его крик и это движение назад, когда она пыталась обнять его… Это желание уехать одному… Одному? Что-то здесь было не то и не так, ничего не связывалось — и она сообразила почему: просто она еще не до конца поверила в это.

Снова зазвонил телефон, и она не сразу подняла трубку. Ей было страшно услышать голос мужа, а она знала, была уверена, что это звонит именно он. Медленно, очень медленно она все-таки сняла трубку и услышала голос Веры Бочаровой.

— Ты уже дома? Ну, ложись и спи, а я все-таки приеду к тебе в выходной. Ты меня слышишь?

— Слышу, — сказала Кира.

— Тебе опять нехорошо? — тревожно спросила Бочарова.

— Да.

— Кира, погоди… Ты мне все сказала сегодня?

— Нет. А что я должна была сказать?

Вера не ответила. Значит, она тоже знает, как-то равнодушно, без удивления подумала Кира.

— Почему ты не отвечаешь?

— Это правда? — спросила Вера. — Еще ничего не известно. Мало ли что могут болтать люди?

— Кажется, правда, — сказала Кира. Словно бы все разрозненное встало наконец-то на свои места, и она поверила.

— Я сейчас приеду, — сказала Вера каким-то не своим, странным, высоким голосом, будто там, где-то далеко вскрикнула подбитая камнем птица.

Никаких объяснений не было. Кире казалось, что она простоите выдержит их. Она переехала к Бочаровым, оставив дома на столе короткую записку: «Я все знаю. Встречаться нам сейчас будет очень тяжело — и тебе, и мне. О своих дальнейших планах сообщи, пожалуйста, через Николая». Силин, найдя эту записку, облегченно вздохнул: Кира права, объяснение было бы не просто тяжким — оно было бы мучительным для него. Он так и подумал — только о себе. Но откуда она могла узнать? Если знает она, знают и на заводе. Плохо: пойдет дальше… Но теперь ему уже нечего было терять, все пути отрезаны. Он позвонил в редакцию, попросил Воронину.