Семейная тайна - [57]

Однако Злотников ответил:

— С квартирой вполне терпимо. Жить можно. У других хуже.

Сегодняшнее посещение вычислительного центра, сразу же вслед за механическим, оставило у Романа Петровича ощущение, что выход из создавшегося положения есть… Неопрятность и захламленность, бывшие, казалось, неотъемлемыми приметами ремонтно-механического цеха, низкая технологическая дисциплина, на фоне которой даже Шерстков выглядел смелым новатором, «ловцом микронов»… А совсем рядом, в нескольких шагах, — ослепительно чистый зал ВЦ, точно храм таинственного высшего божества, обладающего и силой, и властью… Но подлинной силы и власти не было. Автоматизированная система управления пока ничем не управляла, ограничиваясь скромными функциями поставщика текущей информации. Завод задыхался от отсутствия инженеров, а несколько десятков человек — лучшие из лучших, сосредоточенные в отделе развития АСУ, по существу выполняют эффектную, но тем не менее малоэффективную роль служителей культа НТР, жрецов при храме ВЦ. У Романа Петровича не шел из ума рассказ молодого инженера Злотникова о золотой утке изобретательного монаха. Неизвестно, какая от нее была польза, от этой утки, но зерна-то клевала золотые, в этом не было никакого сомнения!

Да, решение было где-то здесь, рядом, но ухватить его за радужный хвост пока не удавалось. Тем не менее Роман Петрович, закрыв за собой вызывающе красную дверь вычислительного центра, шагал увереннее, смотрел веселее. Однако по дороге в заводоуправление ему снова пришлось пройти Аллеей передовиков, снова мелькнуло перед глазами лицо Примакова на портрете, и радостное настроение померкло. Роман Петрович не вполне был доволен тем, как повел себя сегодня в механическом цехе, где он решительно встал на сторону слесаря Шерсткова, активно поддержал его. Разве ему было неизвестно, что представлял собой этот шелопут Шерстков? Отлично известно!

Как-то Беловежскому довелось присутствовать на заседании завкома, где Шерсткова прорабатывали за частые прогулы. Он и в этой, явно невыгодной для него ситуации, не растерялся, начал оправдывать свое поведение ссылками на плохую организацию труда. Причем делал это изобретательно, ловко. Слушая Шерсткова, Беловежский не мог не признать, что в словах его немало правды. Неразбериха, расхлябанность в производственной сфере невольно влияет и на нравственную обстановку, воспитывает не работников, а антиработников.

…А вообще-то этот Шерстков парень не без способностей. Голова варит. Сначала заставил фрезеровщиков строже соблюдать допуски при обработке деталей. А теперь, говорят, зачастил и к технологам, доискивается: не могут ли они за счет совершенствования технологии уменьшить объем слесарно-пригоночных работ?

Старому опытному слесарю Примакову это не пришло в голову. Почему? Ну, это ясно. Дисциплинированный, исполнительный Примаков беспрекословно делает то, что положено. Разве он решится взять под сомнение чертеж, технологическую карту? Да ни в коем случае! А вот Шерстков, побуждаемый не совсем благородным желанием переложить часть своей работы на других, сделал это и добился успеха. В первую очередь, конечно, для себя. Не затрачивая дополнительных физических усилий, он повысил выработку, соответственно возросла и зарплата. Но ведь производство тоже выиграло!

Беловежский поддержал Шерсткова и, видимо, правильно сделал. Но при этом он позволил себе раздражительное высказывание по адресу отсутствующего Примакова. Теперь его слова пойдут гулять по заводу и, без всякого сомнения, дойдут до ушей самого Примакова и его дочери Лины.

Эта неприятная мысль не могла отвлечь Романа Петровича от других, более важных мыслей, которые родились у него в это утро, после недавнего посещения механического цеха и вычислительного центра. Надо перекинуть мост — от первого ко второму. От вчерашнего дня — к завтрашнему. Но вот как это сделать?

___

Неожиданно Игорю в гараж позвонила Лина и назначила ему свидание — в двенадцать часов дня. Она сказала, что собирается к директору краеведческого музея Окоемову и что этот человек может оказаться полезным Игорю в поисках его деда.

Игорь обрадовался — и звонку Лины, и ее предложению, и тому, что может это предложение принять. Беловежский вместе со Славиковым утром уехал в областной центр на машине парткома, и первая половина дня была у Игоря свободной.

Фамилия директора музея, Окоемов, была ему знакома. Это с ним Лина ходила в театр в тот день, когда Игорь вместе с Примаковым ездил в деревню Соленые Ключи. Об этом упомянул тогда в разговоре Линин отец.

Лина и Игорь встретились возле проходной. На девушке был комбинезон из джинсовой ткани с огромными металлическими пряжками на груди. Лучи солнца сверкали на пряжках, заставляли Игоря жмуриться. «Ишь, разоделась, — подумал он. — А для кого? Для меня или для этого… поэта?»

Было видно, что Окоемов ждал их. В белой рубашке, украшенной по всему полю красными корабликами, и с выбивавшимся из распахнутого ворота синим шелковым шарфом, он, подтянутый и моложавый, расхаживал по своему участку, поглядывал на улицу. В тот момент, когда «Волга» подъехала к дому поэта, он, видимо, не ожидавший, что Лина прикатит на машине, стоял у забора, уцепившись руками за жерди.