Семеро с планеты Коламба - [93]

Вьюга стала колесом. Громадным белым колесом. Оно, свистя, шипя и завывая, покатилось на охотников. Но не успело колесо набрать скорость, как его перехватили, подняв сеть повыше.

Колесо упало и тут же превратилось в карусель. Брызжа колючим снегом, как точильный круг искрами, и визжа, она раскручивалась все сильнее. Всякий, кто попал бы в ее круг, отлетел бы. Охотники окружили карусель и, отворачивая лица от колючего снега, опять сомкнули цепь. Они стояли твердо, как вкопанные. Снег облепил их с одной стороны так, что они стали похожи на бутерброды.

Карусель вдруг замедлила ход, зашуршала и опала на лед простым сухим снегом.

«Неужели всё?»— подумал поэт.

Снег внезапно собрался и взвился вверх стаей белых птиц. Стаей белых голубей, невесть откуда взявшихся на севере. Но рыбаки все равно их перехватили. Они чуть не взлетели вслед за стаей — так рванулась их сеть вверх.

Голуби упали на лед… Мгновение — и вот уже огромная белая анаконда пытается вырваться из окружения. Она пробует проползти под сетью то там, то тут — но матросы прижимают сеть ко льду ногами.

Долго билась в сети и неистово бушевала вьюга, превращаясь то в белого медведя, то в моржа, но тщетно. Охотники одолели ее. Вьюга обессилела, рыбаки скрутили сеть и, крича «ура», потащили ее к шлюпке.

Поэт сел в шлюпку последним. Он был грустен и часто оглядывался.

Вьюгу смайнали в трюм, заперли, так и не выпустив из сети.

— Малый назад! — скомандовал капитан и передал по трансляции — Команде — чай пить! Третьей смене приготовиться на вахту! Старпому прибыть в каюту капитана!

Северу не терпелось поговорить о событии.

Судно легло на курс, и капитан отправился в свою каюту. У дверей его уже ожидал старпом.

— Ну, — начал капитан, — что ты обо всем этом думаешь? Поймали ведь! Не что-нибудь — вьюгу! А?

— Поймали, — ответил старпом. — Нам приказали — мы и поймали. — Он только это и сказал и больше ничего интересного о приключении не придумал. Приказано было — вот они и поймали. А что тут такого…

— Ты пойми, — вознегодовал капитан, — я не хочу разных там «ах-ах-ах». Но ведь не каждый же день мы ловим вьюгу! Поговорить-то об этом можно? Эх, что с тобой толковать! Давай зови ко мне поэта. Он хоть не моряк, а кое-что смекает.

Поэт еще с порога закричал:

«Трудно поверить, но в трюме у нас, синий ворочая гибельный глаз, крылья не в силах свои развернуть, вьюга! — вы можете сами взглянуть. Белое чудище, тысяча лиц, спутает сто мореходных таблиц, сто заглушит пароходных гудков, вот она… Боцман, проверьте найтов…»

— Во дает! — одобрил капитан. — Понял, как надо?! — обратился он к старпому. — С ним не соскучишься. Молодец! Только ты мне скажи: может, хоть ты догадался, на что она кому-то понадобилась? Наука сейчас такова, что из камня тянут нить и ткут платья… Почему бы, предположим, из вьюги не связать носки? Может, за этим мы ее и ловим? А? Ты как считаешь?

— Не знаю, — сознался поэт, — я в науке не силен.

— Жаль, — вздохнул капитан. — Ну, домой придем — скажут. А ты свое «не знаю» в стихах можешь выразить? Конец поэме требуется.

— Смогу, наверное, — сказал поэт.

— Так сделай, — закончил капитан.

Поэт вышел из каюты капитана и пошел на бак (так моряки называют палубу на носу корабля), бормоча про себя:

«Можно ль пушистую снежную нить в дело полезное употребить? Вихорь за вихор поймать я бы смог и вихорок завязать в узелок? Знать — я не знаю, но хочется знать: можно ль из вьюги хоть шарфик связать? Шарфик на шею… Но только кому?..»

Море было темное и холодное. Нос сейнера раскачивался, как качели, то ухая в воду, то высоко над нею подымаясь, словно собираясь нырнуть. Волны догоняли друг дружку, скалили белые зубы, а не догнав, шипели и обессиленно распластывались по воде.

— Да-а… — вздохнул поэт. — Ну ладно… — И вдруг вскочил.

— «Вьюга, красавица, дурня прости!»— выкрикнул он. — «Надо же так заблудиться в пути! Я поступал, извини, как простак, — вел я поэму и этак, и так, всяко волною валяло ее, стрелки компаса дрожит острие…»

Поэт открыл люк и с этими словами скрылся в трюме…

А через несколько минут на палубе раздался свист, и из трюма вырвалась белая стремительная струя. Она взлетела над сейнером фонтаном, ракетой, достигла какой-то точки наверху — и опала, осыпав поэта сверкающим снегом. Потом взмыла вверх и давай кружить над сейнером!

Все выскочили на палубу.

Вьюга свистела на тысячу ладов, пела, гудела пароходами.

Можно, конечно, не верить, но многие после говорили, что в тот день пахло сиренью, как в мае.

Вьюга подлетела к поэту, прикоснулась к нему, словно прощаясь, и улетела стаей белых птиц — все услышали хлопанье множества крыльев.

Капитан подскочил к поэту.

— Ты что натворил?! Как я отчитаюсь теперь в порту?! Чем? Твоими стихами? — кричал он.

— А что, — дерзко ответил поэт, — стихи и стихия — разве они не схожи? Разве они не одного корня? Подождите — вот что пришло мне в голову буквально сию минуту:

«Стихиен стих, как дождь, как снег. Стихийна, как метель, поэма. Но запланирован разбег, и строчка снега — вдохновенна! Копись, мой стих, и зрей, как гром. Потом пади! И сыпь дождем! И лейся, звонкая строка в грозу рожденного стиха!»