Семеро праведных в раю хозяина - [16]

При этой ослепительной вспышке вдруг высветился город-призрак – огромный город, почти до основания разрушенный бомбежками. Он был виден как бы с высоты птичьего полета. На месте стеклянного храма оказался другой, вернее, руины другого – от него осталась только одна стена, наполовину рухнувшая, похожая на сломанный зуб. На этой стене висело распятие. Оно становилось все больше и больше по мере того, как яркий свет угасал, и город исчезал в надвигающейся темноте. И наконец оно стало большим, горящим; оно словно впитало в себя весь израсходованный на вспышку молнии свет, и медленно слилось с повисшей в воздухе бесплотной фигурой.

– Вот ты где, паршивец! – сказал кто-то в темноте и ощутимо схватил подростка за ухо.

– Ай! – вскрикнул мальчик и попытался вывернуться.

– Что ты здесь делаешь?

– Ничего плохого, господин! – поспешно сказал мальчик.

Постепенно перед ним стала вырисовываться фигура рослого мужчины в военной форме. Щуплый азиатский подросток казался рядом с ним совсем ребенком.

– Пойдешь со мной, – распорядился мужчина.

– Нет, пожалуйста, – взмолился мальчик. – Здесь так красиво.

– Не рассуждать! – рявкнул мужчина и больно вывернул ухо. Мальчик запыхтел. – Я сказал, что ты пойдешь со мной, и точка! Беспризорникам здесь не место.

– Я не беспризорный, – сказал мальчик.

– Да? – Мужчина откровенно не поверил. – А чей же ты, в таком случае?

Долгая пауза.

– Забыл, – признался мальчик.

– А здесь как оказался? – хищно насторожившись, спросил мужчина.

– Пришел.

– Как пришел? – продолжал допытываться мужчина.

– По… облакам. Я…

– Ты сбежал?

Мальчик отвернулся.

Пастырь в храме замолчал, прислушался, потом пошел к выходу – и вот он уже стоит в дверях.

– Что здесь происходит? – осведомился он. – Неужели нельзя было отнести ваши служебные дела подальше от Божьего храма?

– Божьего! – фыркнул офицер. – Скажите лучше – «моего», это будет вернее.

– Мое дело Божье, – твердо произнес Пастырь. – Прошу вас, уйдите.

Воспользовавшись заминкой, подросток вывернулся из твердых рук офицера и бросился к Пастырю.

– Господин! – закричал он. – Скажите ему, что я ничего не делал. Я только подглядывал. Я ничего не украл.

Пастырь поглядел на вороватого мальчишку, перевел глаза на офицера.

– Почему вы ополчились на него, сударь мой? Ребенок-то чем вам не угодил?

– Я… Черт побери, я не ополчался! – разозлился офицер. – Я хочу забрать беспризорного мальчишку в приют, вот и все. Нечего ему шляться где попало.

– Я и сам мог бы воспитать ребенка, – холодно произнес Пастырь. – И получше, чем вы и подобные вам. По крайней мере, здесь не богохульствуют.

– Ах, твою… – начал офицер и споткнулся.

Пастырь взял мальчика за руку.

– Пойдем со мной, дитя мое.

Но подросток присел и выдернул руку.

– Нет, – сказал он тихо. – Пожалуйста, отпустите меня.

– Он пойдет со мной, – сказал офицер. – Я и спрашивать никого не стану. Я лучше вас знаю, где его место.

– Какое место лучше храма? – вызывающе спросил Пастырь.

– Рай, – сказал офицер.

– Вы уверены, что мальчику будет там хорошо?

– Меня не интересует, будет ли ему хорошо. Он должен находиться там, где его место.

– Кто определяет, где чье место?

– Сам человек. Как правило.

– В таком случае, давайте спросим его, – предложил Пастырь. – Может быть, он выберет меня.

– Еще чего! – возмутился офицер. – Я и спрашивать не стану. Я сказал – «как правило». К тому же, и не человек он вовсе…

– Вы противоречите сами себе, господин офицер.

– Я представитель закона и не могу противоречить сам себе. Я логичен, милосерден и справедлив, – заявил офицер.

Пастор воздел руки.

– Милосердие не бывает справедливым, – сказал он. – Милосердие не бывает логичным…

– Хватит болтать, – проворчал офицер, снимая с пояса наручники. Но худые запястья подростка выскользнули из них, и офицер бросил наручники себе под ноги, выругавшись последними словами.

– Хотели заковать в железо свободную волю? – осведомился Пастырь.

– Иди ты в жопу со своей свободной волей, – посоветовал офицер. – Я здесь для того, чтобы соблюдался закон. Будешь много болтать – я и тебя арестую.

– Мальчик пойдет со мной.

– Мальчик будет препровожден туда, где ему место.

Так стояли у открытых ворот стеклянного храма и спорили о душе Мирры смертный Пастырь, погибший в авиакатастрофе, и бессмертный ангел-хранитель, и никак не могли договориться между собой.

Это был рай. Полный аромата цветущих кустов и деревьев, полный благоухания трав и пения птиц. Это был рай, где все любили друг друга и были прекрасны и молоды. Это был рай, где не угасало солнце, где блаженство порой становилось нестерпимым.

И все чаще Аглая плакала по ночам, и все мрачнее становился Комедиант, и все тише играла шарманка Карусельщика, и все яростнее звал «сестрицу» Упрямец с кровавой раной на животе, и все сильнее сжималось сердце у Пиф, которая теперь любила и жалела всех…

Мирра бродила по саду и звала свою душу. Но она не знала, какое имя носит ее душа, и потому кричала только:

– Эй ты! Где тебя носит, ты?

А Беренгарий, листавший свою черную книгу, поднимал голову, слушая ее крик, и говорил вполголоса:

– Ах, Мирра. Что есть человек, как не слепец на краю обрыва, потерявший проводника и надежду?