Семерка - [67]

Старые номера «Политыки», «Газэты Выборчэй» и «Газэты Польскей» можно будет купить в букинистических магазинах, а в театральных пьесах и фильмах о предвоенной Польше актеры будут бездарно пытаться копировать стиль одежды хипстеров с Площади Спасителя. И будут сниматься фильмы о любви в военное время, о любви перед лицом конца света. О любви как раз в этот момент, Павел, когда ты катишь на опеле инсигнии по национальному шоссе номер семь, Е7.

«Через десяток с лишним лет, — думал ты, — никто уже и не будет помнить о том, как эта страна на самом деле выглядела».

Ты вылавливал очередные радиостанции, слушал, что в Польшу уже летят американцы с германских баз, британцы и французы готовят подмогу, и что Путин утверждает, будто бы это Польша начала войну, выслав какой-то разведывательный отряд на территорию Калининградской области. И что российское телевидение этот взятый в плен отряд уже даже показывает. Поляки отвечали, что все это чушь, а показываемые в телевизоре перепуганные польские солдаты — это да, неподдельные польские пленные, но взятые в плен под Браневом.

Ты не знал, Павел, что все это только лишь напоказ, на самом же деле вся речь шла о коридоре между Калининградской областью и Белоруссией, так что важным было всего лишь одно направление наступления: на Голдапь и Сувалки, а все остальное: наступление на Ольштын и Эльблонг, бомбардировка Радома и других городов должны были лишь запутать ситуацию, сделать так, чтобы весь мир застыл в шоке и не имел понятия: что происходит, и что нужно делать. В тот самый миг, когда цель России была достигнута, и российские войска дошли до белорусской границы, все военные действия тут же были закончены[261], Кремль ожидал лишь того, чтобы усесться за стол переговоров. Посредством нападения на страну, входящую в НАТО, Путин хотел доказать миру, что может делать все, что только пожелает, и что Запад, который не желает сражаться, не будет пытаться отвоевывать кусок собственной территории, и даже если русских вытеснят — так что с того. Он, Путин, ничего не теряет — на территорию России НАТО не войдет, зато за стол переговоров сядет в тот момент, когда Путин того пожелает. Потому-то он не тратил силы на балтийскую мелочь — сразу же ударил в самое сильное и наиболее выпендрежное государство региона. Другими словами, Павел, твоя соседка, пани Карасева, погибла именно поэтому.

Только ты всего этого так никогда и не узнал.

Вместо того ты представлял партизанские отряды, создаваемые, быть может, по примеру Национальных Вооруженных Сил[262] или боевых ячеек националистического толка. Польские качки, гопники, скинхеды, металлисты и немногочисленные хипстеры с добытыми в боях винтовками и автоматами будут шастать по лесам в блузах из торговых центров, в туристических ботинках, в зимних китайских пуховиках и станут сбивать летающие над деревьями российские беспилотники.

Ты представлял себе поляков в их новых домах и новых микрорайонах, которые пытаются жить под властью России; ты представлял себе партизан, стучащих в двери домов, что стоят при Семерке, ночью, как их обитатели (умирающие от страха как перед партизанами, так и перед российской полицией, которая возит свои фуражки-аэродромы в захваченных полицейских патрульных машинах, тех самых опелях инсигниях) открывают холодильники, вытаскивают, что там у них есть и отдают партизанам, облегченно вздыхая, когда те уже уйдут.

Ты представлял фронт, как он проходит через польские города и села; пули, которые пробивают штукатурку и пенополистирол, служащий для утепления квартир в блочных домах, которые разбивают киоски «Руха»; танки, давящие ряды низеньких павильонов, в которых размещаются овощная лавка, цветочный магазинчик, кебаб, одежда сэконд-хэнд, канцелярские товары и дешевая наливайка.; самолеты, бомбардирующие с такими трудами и настолько бездарно возвращенные к жизни центры городов.

И вдруг, глянь — а на обочине стоит литовка. Та самая, из бара «Гурман». И ловит попутку.

Ты остановился с писком шин. Она подбежала. Ты открыл двери с пассажирской стороны. Она тебя узнала. Робко остановилась, но улыбнулась.

— Ты все еще пьяный? — спросила она.

А ты рассмеялся.

— А ты все еще не в российском Стамбуле?

— Нет, — ответила она с тем же своим акцентом. — В Кракове меня обокрали.

— Садись, — сказал я. Уселась.

— Я даже и не поняла, когда меня обокрали, — сообщила она. — Польша, сука, блядь. Родина, о которой так долго мечтала. И вот теперь возвращаюсь, автостопом. Денег нет. Из Кракова в Кельцы, из Кельц собиралась ехать на Варшаву — а тут на тебе, война! Я перепугалась, думаю, как вернусь в Вильно. Мужчина, который меня вез, сказал, что ему нужно возвращаться. И оставил меня на обочине, километрах в двух отсюда. А сам поехал дальше, сука. И вот теперь я иду и ловлю попутку. Час уже ловлю, потому что никто не желает останавливаться. Все мчат. Один только остановился. Я только рот открыла, а он — что, курва русская. И дверь захлопнул. Поляк, сука.

— И что? — спросил ты. Неожиданно ты сделался взбешенным, психованным как ёб твою мать. Сам не знал, когда это сделался таким психованным. — А ты не полька? Ты решила уже, кто ты такая? Знаешь уже? Русская или полька? Сегодня твои русские земляки разбомбили мой город. Ты и дальше желаешь увидеть русский Стамбул?