Семенов-Тян-Шанский - [48]

— Хорошо, что мы появились вовремя. Я заметил сарыбагишей еще на перевале, — радовался Кошаров, присаживаясь около Семенова на берег Каракола. Над ними темно и густо вздымались кусты облепихи, бабочки, похожие на бледные цветы, порхали между ветвями. — Чертовы дорожки на этом Тянь-Шане, — продолжал Кошаров. — Вернее, никаких дорожек — только волчьи тропки да следы снежных барсов. Постоянно перевьючивали верблюдов и лошадей. Лошадь аксакала Терскея сорвалась в пропасть. Терскею пришлось спускаться за вьюками, это происшествие задержало на три часа. Бедный Терскей, он плакал над погибшей лошадью, как над другом. На память даже отрезал ухо и хвост. Я его понимаю: киргиз без лошади — несчастнейший человек.

Семенов встал, отряхивая с брюк мокрый песок. Шагнул к костру, у которого притих старый богинец. Положил ему на плечо руку.

— Не горюй, аксакал! Добрая лошадка была у тебя, но что поделаешь — воля аллаха. Я тебе дарю коня из запасных. Выбирай любого.

Терскей всплеснул руками, признательно прижал кулаки к груди.

Утомленные спутники завалились спать, положив под головы попоны и седла. Семенову не спалось. Было еще рано, крутые обрывы, сливаясь с зеленоватым небом, манили к себе. Над долиной сверкала вечным снегом двурогая вершина Огуз-баши. Пестрая тишина гор была глубока и печальна.

— Пройдемся перед сном, — предложил Семенов художнику.

Кошаров все удивлялся неутомимости Семенова. «Он переполнен какой-то упругой энергией», — думал Павел Михайлович, чувствуя себя усталым.

— Ну что ж, пойдем.

Незаметно прогулка превратилась в напряженные поиски. Семенов осматривал речные валуны, переворачивал их, раскалывал молотком, записывал в походную книжку образцы горных пород.

«Обнажений горных пород я не встретил и ограничился тщательным осмотром валунов, нанесенных рекой. Между ними встретились те же граниты, как и в ущелье реки Аксу, сиениты, крупнозернистые диориты, габбро, серые известняки, черные и красные порфиры, в небольшом количестве гнейсы, песчаники, амфиболиты, роговообманковые сланцы и брекчии, но вулканических пород не оказалось».

Они вернулись к костру, улеглись на росистой траве, под высокими тянь-шаньскими звездами. Остро и сладко пахло облепихой, но запах ее, опьяняя, все же мешал спать.

В эти дни перед художником промелькнуло столько перевалов, ущелий, потоков, что он заблудился в бесконечном их лабиринте и потерял представление, где сейчас находится. Чем дальше проникали они в глубь Тянь-Шаня, тем обширнее и непонятнее становился мир. Художник казался себе чуждым и лишним в могучем нагромождении хребтов.

— Куда мы направимся завтра? — спросил он.

— К Заукинскому перевалу, — полусонно ответил Семенов. — Там есть озера, в которых берет свое начало Нарын. Еще никто не достигал верховий Нарына. А Нарын — это верхняя часть Сыр-Дарьи, — Петр Петрович приподнялся на локтях. — Сыр-Дарья — одна из величайших рек Азии, и никто не знает, где она берет свое начало.

— Вы-то знаете, Петр Петрович…

— Со слов киргизов. А я хочу видеть эти истоки. Я исследовать их хочу, — в голосе Семенова зазвучало нетерпеливое желание.

— Почему вам хочется обнять необъятное? Вы и географ, и геолог, и ботаник, и энтомолог. Не чересчур ли для одного человека?

— И поэт, и художник, добавь, правда, — в душе. Меня и статистика интересует не меньше поэзии, — Семенов подбросил в костер хвороста. Огонь приподнял и покачнул тяжелые тени скал. — Не чересчур ли много, спрашиваете вы? А нам приходится брать чересчур. — Семенов повертел в пальцах веточку барбариса, густо облепленную цветами, швырнул в огонь.

Путь к истокам Нарына оказался изнурительнее, чем казалось Семенову.

Узкие долины были забиты сланцевыми глыбами, гранитными и порфировыми плитами, засеяны щебенкой. Животные калечили копыта о камни, люди выбивались из сил. С неимоверными усилиями путешественники добрались к подножию Заукинского перевала. На голом плато лежало крошечное озеро; на зеленой воде паслась стайка красных турпанов.

— Алые птицы на аквамариновой воде, — не удержался Кошаров. — Какое нереальное сочетание красок!

— И все-таки оно существует. Все сущее достойно изображения. — Петр Петрович глянул на вершину перевала, уходящую за облака. — Ягодки-то нас, Павел Михайлович, ожидают впереди.

Штурм Заукинского перевала продолжался весь день. У Семенова заломило в ушах, неприятный шум надрывал барабанные перепонки, колени тряслись, тело наливалось ломящей болью. Им овладевала горная болезнь, а Кошаров, к своему удивлению, ее не испытывал.

На узеньких, оползающих песком и камнем тропках стали появляться дохлые лошади, верблюды, бараны. Неожиданно саврасая кобылка Семенова шарахнулась в сторону, вздыбилась над пропастью.

Петр Петрович успел ухватиться за скалу и высвободить ноги из стремян. Лошадь, потеряв равновесие, рухнула в бездну.

Кошаров подхватил Семенова и снял со скалы.

— Вы были на волосок от смерти. Вас спасло чудо, — нервно сказал художник.

— Чего испугалась моя лошадь?

— Споткнулась о человеческий труп.

Семенов заметил на тропинке мертвого богинца, одетого в рваный бешмет. Мертвеца прикрыли камнями. Все спешились и, ведя в поводу лошадей, продолжали подъем. Только к вечеру участники экспедиции одолели Заукинский перевал. Семенов, шедший первым, увидел волнистую равнину. Горные исполины исчезли. Между невысоких холмов зеленели озера — на воде дремали уже другие, сочного синего цвета турпаны. Птицы спокойно провожали путников, они не боялись человека.