Скосил на него глаза. Сидит, в угол забился.
— Ты от дверки отодвинься. А ну как откроется ненароком — вывалишься кулём на дорогу.
Отодвинулся. И опять молчит. Обижается всё ещё.
— В школе машину учил? — спрашиваю. Это чтобы его разговорить.
— И в школе, и сам.
— Здо́рово знаешь?
— Теорию неплохо.
Ишь ты — теорию! По книжкам, значит, водительское дело изучал. Чижик! А вот посиди-ка ты за баранкой, как я, тридцать три года. Да! Полвека мне в ту осень стукнуло, из них тридцать три за баранкой. Как сел семнадцатилетним парнишкой на тогдашнюю полуторку — «ГАЗ-АА» называлась, — так до сих пор не слажу. И войну всю на них по фронтовым дорогам гонял, снаряды артиллеристам возил. Колдобины да рытвины, сугробы да грязь непролазная в распутицу — вот они, мои книжки, моя теория.
А машина мотает себе на колёса километр за километром. На дорогу я и не смотрю: всё знакомо, всё изъезжено, с закрытыми глазами по каждой ямочке пройду. Да и дорога сейчас хорошая. Дождей давно не было; полотно накатанное, плотное, даже поблёскивает на солнышке что твой асфальт — так его наш брат, шофёр, колёсами отполировал.
Вот уже и переезд — восемьдесят километров, считай, назад отодвинули. Здесь дорога похуже, рёбра пошли. Сбросил газ, повёл тише. А за переездом опять нажал.
Смотрю, впереди мотоцикл с коляской. Скорость подходящая. Обгонять не буду. Так и сяду ему на хвост.
А он всё тише, всё тише. Так это же Кравчук, инспектор ГАИ! Точно, он. Вот и фуражку свою из коляски достал, на голову нацепил. Значит, останавливать хочет.
Так и есть. Притормозил мотоцикл, соскочил. Руку поднял.
Мы с Кравчуком старые знакомые. Я чуть не двадцать лет в совхозе. Он чуть не двадцать лет в милиции, по всем дорогам района на своём мотоцикле рыскал. Человек, не скажу плохого, справедливый: без причины никогда не то что прокол — замечания не сделает. Но если в машине что не в порядке, если сам ты, не дай бог, рюмочку или пивца бутылку в дороге хватил, — берегись! Пощады тебе не будет.
Останавливаю я свой «газик».
— Привет, Михалыч.
— Здравствуй, старшой. (Он старший лейтенант по званию.)
Отошёл в сторону от моей кабины:
— Видишь меня?
— Ох, старшой, я тебя чуть не от самого переезда приметил.
— Да нет, — говорит, — видишь меня сейчас своим боковым зрением?
И тут только я вспомнил: очки! Противосолнечные очки на мне. Со стенками по бокам. А шофёру такие носить не положено — видимость ограничивают.
— Забыл! Понимаешь, старшой, забыл. Дома как их надел, так на себе и забыл.
Снимаю спешно очки, а он уже брови хмурит, ноздри раздувает: хоть малое, а нарушение.
— Поднимите капот.
Вот уже и на «вы»!.. Выхожу из кабины, берусь за капот и вдруг вспоминаю. Мать честная, ведь я только вчера из рейса, мотор грязный!
Прокола он, конечно, не сделает — не положен за это прокол. Но отметку в путевом листе свободно может сделать. А уж головомойки не миновать.
Неприятно! Да ещё при чижике.
— Понимаешь, старшой, какое дело, — начинаю я просительно. — Я из рейса в рейс…
— Ничего не знаю. Вы обязанности водителя проходили?
— Проходили, — поддакиваю смирнёхонько, — обязательно проходили, а то как же!
— А раз проходили, то должны знать, что не положено эксплуатировать автомобили, прицепы, мотоциклы и другие транспортные средства в загрязнённом виде. Хоть десять раз из рейса в рейс. Поднимите капот повыше.
Суёт голову в мотор и тотчас же назад:
— Ну, купил ты меня, Михалыч! Я и впрямь подумал. Езжай, старина, счастливого тебе пути.
И руку мне жмёт. Довольный такой. Развернул свой мотоцикл. Фуражку милицейскую опять в коляску, на голову — шлем. И рванул назад, к переезду, — нарушителей примечать.
Я помахал ему вслед — и сам под капот. Что за чудеса! Сроду такого не бывало, чтобы он кому-нибудь нарушение простил, будь то хоть родной его брат.
Смотрю — и глазам не верю. Мотор чистый! Самую малость запылился, пока я от совхоза шёл. А так чистый: ни грязи, ни масла.
Из кабины чижик высунулся:
— Что-нибудь с мотором?
— Нет, ничего, — говорю. — Полный порядок.
Поехали дальше. Неловко мне. Вот, думаю, чижик! Он мне мотор чистил, а я его, старый хрыч, за это отчитал. Как же мне теперь это дело поправить?
Остановил машину.
— Садись за баранку, — говорю.
Думал, обрадуется, а он:
— Спасибо, не хочется что-то.
Сам на меня не смотрит. Скажи какой обидчивый!
— А ну разговорчики! Для чего, спрашивается, мне тебя в поездку дали? Для мебели?.. Подменяй, пока курить буду.
Сел мой чижик за руль. Сначала хмурился, потом повеселел, даже песенку замурлыкал. Но долго водить я не дал. Впереди опять переезд, за ним — село. А он ещё салажонок.
Добрались до места благополучно. Пошёл я сено выписывать. А уже вечер: люди уже не работают, по домам сидят, чаи распивают. Пока я по разным начальникам, малым и большим, побегал, пока уговорил их не держать меня до утра, совсем темно стало.
Вернулся к машине. Гляжу, а чижик-то мой не филонил. Полкузова сеном загружено.
Вдвоём мы с ним быстро со второй половиной управились.
— Ну, — говорю, — давай совет держать. Время — двенадцать скоро. Намаялись мы с тобой оба. Имеем полное право хатенку отыскать и спать завалиться. Утром встанем — и двинули. Никто слова не скажет.
