Они входят. В вестибюле гостиницы светло, Тедди обращается к портье (они давно знакомы), обо всем договаривается, а Роза в это время стоит в сторонке и ждет… И как раз в тот момент, когда Тедди думает: «Ну вот, теперь все!..» и оборачивается к Розе, чтобы взять ее под руку и повести наверх, в номер, и чувствует в себе накал напряженного ожидания, взгляд его упирается в ее лило, которое поражает его своей ординарностью, несвежестью и почти уродством… Портье зовет горничную и, сделав несколько шагов, раздвигает решетчатую дверь лифта… В душе Тедди тут же возникает пустота, и его игривое настроение и обходительные манеры с грохотом рушатся в эту пустоту, возникшую от разочарования; Он вдруг чувствует острую потребность кому-то нагрубить; однако он понимает, что его прежнее поведение — единственный, хотя и малонадежный, мост, по которому можно перейти через эту историю… Он отходит от решетчатой двери.
— А вы, сударь, наверх не подниметесь? — спрашивает портье.
— Нет, — отвечает Тедди. — Ах да, ведь этой даме надо завтра утром позавтракать! — И он быстро улаживает и этот вопрос; затем он подает ей руку, едва взглянув на нее, но под занавес ему все же удается оказаться на высоте положения. Он говорит приветливо, в покровительственном тоне и явно благорасположенно:
— Ну вот, теперь вы хорошо устроены, желаю вам приятного отдыха, — и приподнимает шляпу.
Она бормочет что-то вроде «спасибо», и лифт уносит ее вверх, а он уходит.
Тедди счастлив, в ушах у него все еще звучит его фраза: «Ну вот, теперь вы хорошо устроены…» На улице он продолжает разговор с самим собой, но уже в другом тоне: «Бедняжка… Конечно, так и надо было поступить, это был почти что мой долг, во всяком случае, никому вреда это не принесло, а впрочем… Может, надо было довести дело до конца, получилось бы забавно, а почему бы и нет?!» Вдруг он останавливается… Да, да, пока он стоит вот так на темной улице, он мысленно делает несколько шагов назад, к гостинице… Что ж… И заворачивает в ближайшее кафе.
Лифт останавливается на нужном этаже, горничная отодвигает решетку, номер такой-то… «Есть все же еще приличные люди, такие люди все же еще есть», — думает Роза. Комната тихая, и из-за стен не доносятся никакие звуки, только удаляющиеся шаги горничной в коридоре. Роза садится на край кровати, она глядит прямо перед собой и вдруг начинает плакать.
Город ночью, и его манящее огнями дно… Из глубины далекого светящегося марева большие улицы скачками несутся от одного яркого дугового фонаря к другому, с разных сторон ныряют в квадраты просторных площадей и там сливаются воедино; на площадях еще больше огней, они мигают и мечутся…
Город ночью, и его манящее огнями дно, световые щупальца, которые, выпускают жарко натопленные гостеприимные заведения, — короче говоря, то, что обычно называется «ночной жизнью»… Ночной жизни чаще всего предаются шумными компаниями, но есть и такие чудаки, что в одиночестве шатаются по улицам или в одиночестве сидят в кафе, как правило, это молодые люди, которые, быть может, только поздно вечером от чего-то оторвались, что-то отложили, оставили, выбросили из головы — кто учебники, кто контору, кто тревожные думы, или недописанное письмо, или ссору, — быть может, последние полчаса они не были погружены в свои дела, а в мыслях уже торопливо сунули руки в рукава зимних пальто, подняли воротники, надвинули на брови шляпы и проверили, в кармане ли ключи.
И вот ты уже на темной улице и где-нибудь окажешься в конце концов, к какому-то берегу прибьешься, когда идешь так бездумно, куда глаза глядят… Сперва тебя влечет эта широкая дорога, от которой расходится множество заманчивых слабоосвещенных тропинок; если не менять направления, то будешь все время продвигаться в чрезвычайно многолюдной толпе, такой многолюдной, что это может показаться оскорбительным и вызвать желание сойти с этой дороги… Итак, ты покидаешь зимнюю улицу и входишь в некое гостеприимное заведение. И может случиться, что твой взгляд, брошенный в это журчащее цвето-световое месиво, вдруг за что-то зацепится, как за крюк, многого не надо, достаточно, скажем, просто чьего-то рта, который вовсе не украшает лицо при улыбке, а, напротив, его уродует, а потому взгляд твой, скорее всего, скользнет по первому плану этой маленькой сцены от левой кулисы до правой и охватит всю картину в целом, причем с сочувствием даже к этой самой женщине, но теперь уже, собственно говоря, вовсе не из-за ее привлекательности… Однако тут ты испытываешь некий контрудар, который не позволяет тебе заходить слишком далеко. Ведь всем известно, и тебе самому не хуже других, что за сброд этот ночной люд, и мужчины, и женщины, куплетисты или там цыганские примадонны, лживые, жадные и бесчестные, — все эти так называемые темные личности… И вдруг ты представляешь себя в том самом вожделенном для тебя состоянии, а именно когда ты гордо проходишь мимо этого злачного места (раздвигая пелену медленно падающего снега), отрешенный от всего, непричастный ни к чему, в большой степени независимый; достаточно сделать маленькое усилие, чтобы это осуществилось — но ведь не для такого финала ты вышел сегодня вечером из дому, а может быть, именно для этого?!
