Семь ударов - [5]

Она удалила письмо и заблокировала телефон. Взглянула на раскрытую книгу с пятнами слез на странице. Вздохнула. Наверное, лучше пойти спать.

Только она откинула одеяло, как в ее комнату постучались. «Наверное, мама, – со сжавшимся сердцем подумала Маша. – Услышала, как я плачу». Она открыла ей.

Но там стояла не мама. Маша в ужасе попятилась, сжимая телефон. На ум пришла дурацкая мысль: в этой жизни ей никогда не стать героем.

Она просто не успеет.

8 сентября. Утро

– Вставай, доченька, вставай, милая…

Я что-то пробормотала и перевернулась на другой бок. Я все еще хотела спать. Как здорово спать, когда не болит голова…

– Доченька, ну же, вставай…

Мама звучит иначе, и сон начинает сходить с меня. В ее голосе столько беспокойства и чего-то еще непонятного, темного… да и когда она в последний раз называла меня «доченькой»? И когда в последний раз приходила утром, чтобы разбудить?

– Я что, опять опаздываю в школу? – пробормотала я, разлепляя глаза.

Мама в костюме, значит, уезжает на работу. Значит, мне можно еще часок поспать. Но почему она меня будит? Я сажусь на кровати и протираю глаза. Смотрю на маму. И вдруг вижу, что в ее глазах блестят слезы.

– Что? Что случилось? – спросила я, скидывая остатки сна.

– Давай, милая, вставай, причесывайся, только очень быстро, – попросила мама. Ее голос звучал так, будто она чувствовала вину.

– Что происходит? – я спустила ноги с кровати, нащупала ими тапочки.

– За тобой пришли, – сообщила мама, и я услышала в ее голосе слезы, что случалось очень, очень редко. – Давай же, милая, доченька, ты должна поторопиться!

Я ощутила, как холодные щупальца страха проникают в грудную клетку, и спросила:

– Кто за мной пришел? – голос как будто не мой.

– Полиция, милая, – выдохнула мама. – Давай же, одевайся, доченька.

Я разозлилась. Да чего она все, как попугай, повторяет эти «милая» и «доченька»?! Забыла, как меня зовут? И чего плачет и никак не объяснит, что, черт возьми, происходит?!

– Полиция хочет тебя допросить, – прошептала мама, пока я в ярости натягивала джинсы и драла волосы расческой. – На счет одного случая… Но ты ведь не совершала ничего ужасного, да, милая?

Опять она со своей «милой»! Я надела рубашку, застегнулась как попало, заправила ее в джинсы. Примерно представляю. Рыжкова! Я знаю – это Рыжкова! Наговорила вчера завучу чего попало, потом директрисе небылиц наплела… Не удивлюсь, если она специально сломала себе руку, чтобы потом обвинить в этом меня. Ладно, окей, но почему в такую рань? Полицейские разве не должны явиться в школу и оттуда меня забрать?

– А позавтракать мне не дадут? – почти с вызовом обратилась я к маме.

– Позавтракаем в кафе, после допроса, – прошептала мама.

Допроса? Меня еще допрашивать будут? Вот это Рыжкова, вот это уровень! Может, связями в полиции обзавелась?

В гостиной нашего дома сидело двое хмурых полицейских в серой форме. Перед ними стоял кофе, но они не притронулись к нему. Когда мы с мамой спустились, они поднялись, окружили нас и повели прочь из дома.

Один из полицейских сел за руль служебной машины с мигалками, второй остался в нашем дворе. Что за показуха? И почему нас везут в участок, будто я какая-то преступница? И почему один из них остался там, в незапертом доме?

Нас привезли в участок, и полицейский вцепился мне в локоть. Не будь его хватка так крепка, можно было бы представить, что мы на романтической прогулке. Но нет – полицейский с мордой кирпичом затащил меня в здание, провел по коридорам и усадил в какой-то комнатке. Судя по многочисленным мебели и журналам, это была комната ожидания. У меня отобрали телефон и рюкзак. Маму в это время отделили от меня и повели куда-то в другое место.

И вдруг мне стало страшно. А точно ли это связано с Рыжковой и ее сломанной рукой? Все выглядит так серьезно…

Не знаю, сколько я сидела в этой комнате. Я слышала, как где-то тикают часы, но не видела самих часов. Сколько сейчас времени? Почему никто до сих пор сюда не пришел?

И вот, спустя какое-то время, появился полицейский. Тот самый, с мордой кирпичом. Он перевел меня в комнатку, в которой, кроме стола и стульев больше ничего не было. А вот и комната для допроса. Маленькая, неприметная, обшарпанная. У стены расположилась небольшая скамейка, и на ней я увидела маму. Выглядела она странно бледной и будто бы ошарашенной, а мне нечасто приходилось видеть ее такой – в моем сознании мама закрепилась как уверенная в себе женщина, которая знает ответы на все вопросы. Когда мама ободряюще мне кивнула, я немного успокоилась – наверняка все дело в школьной драке.

Мы с полицейским уселись друг напротив друга, и он впервые заговорил со мной:

– Итак, Алина. Ты знаешь, почему ты здесь?

Появилась мысль о Рыжкове, но быстро потухла. Я покачала головой.

– Не беспокойся, наш разговор будет не слишком длинным, – сказал полицейский, не отрывая от меня взгляда. Его глаза круглые и карие, как у бельчонка. – Итак, Алина. Что ты делала вчера вечером?

От неожиданности я растеряла все мысли. Где я была вчера вечером? В смысле? Зачем им это знать? Я бросила взгляд на маму, но она снова кивнула мне, подбадривая.