Семь трудных лет - [5]
Когда я назвал Груйце, старший из полицейских, который немного говорил по-польски, очень оживился. Он сказал, что хорошо знает этот городок, так как во время второй мировой войны в течение нескольких лет служил недалеко от него на полевом аэродроме. Хвалил окрестности, городок, свиной копченый бочок, самогон. Позднее я уже привык к тому, что в ФРГ многие мужчины старшего возраста, те, которые в 1939—1945 годах подлежали мобилизации, встретив поляка, любят вспоминать о своем пребывании на наших землях и искренне удивляются, когда собеседник принимает их рассказы без энтузиазма.
Для меня не были неожиданными и последующие вопросы. Я объяснил, что, защитив диплом на историческом факультете, остался студентом и уже почти окончил первый курс отделения германистики. Во время летних каникул в августе 1963 года мне удалось воспользоваться приглашением от знакомых в Великобританию, где я провел более трех месяцев. На обратном пути остановился в Кельне, так как решил просить политическое убежище в ФРГ.
Допрашивавших меня полицейских заинтересовало мое пребывание в Лондоне. Они захотели узнать, что я там делал. Здесь я также не должен был ничего выдумывать, чтобы удовлетворить их любопытство. Мои знакомые не были людьми зажиточными, и мне не хотелось быть для них обузой. Во время учебы в университете я подрабатывал, нанимаясь ремонтировать квартиры у людей, которые обращались за подобного рода услугами в наш студенческий кооператив. Я занимался этим часто и набил руку на покраске стен, окон и дверей. Эти навыки очень пригодились в Лондоне. При помощи знакомых мне удавалось находить клиентов, так как по сравнению с английскими мастеровыми я выполнял заказы за полцены. Таким образом я создавал себе новую «легенду». Зарабатывал шиллинги на свое содержание и, кроме того, сумел отложить немного фунтов, чтобы иметь кое-что на первое время в ФРГ. Конечно, я не упомянул о том, что в Центре очень обрадовались, когда весной 1963 года я рассказал о приглашении, которое совершенно случайно получила моя мать из Великобритании. Благодаря такому стечению обстоятельств отпадала необходимость выдумывать или создавать «легенду», объясняющую, как и почему я оказался на Западе.
Кельнские полицейские поинтересовались, сколько я заработал в Великобритании и удалось ли мне сделать какие-либо сбережения. Я назвал сумму, которую они тут же записали. На следующий день я убедился, что они интересовались моими финансами не случайно.
После подписания протокола я подвергся аресту. Это был не арест в буквальном смысле — со всеми ритуалами, сдачей всех личных предметов на хранение и т. п. Просто мне велели забрать все вещи и заперли в камере. Это была одиночка. Вечером я даже ее не осмотрел как следует. Я чувствовал себя очень усталым, и мне казалось, что я усну тотчас же, как только переоденусь в пижаму и улягусь на топчан. Но сон пришел не скоро. В Центре меня предупредили о возможности ареста, поэтому заточение в камеру не было для меня неожиданностью. Впрочем, я никогда не был настолько наивным, чтобы думать, что каждого перебежчика из социалистических стран на Западе встречают с букетом цветов, в котором спрятан чек на сумму, оканчивающуюся несколькими нулями.
Я лежал на топчане и размышлял. Память подсовывала мне свежие сцены моего пребывания в Лондоне.
…Вместе со знакомыми и их друзьями я бродил по городу на Темзе, заходил в клубы и пивные, в которых обычно собираются поляки. Одни, как я понял, посещают эти заведения, чтобы поесть польские национальные блюда, выпить польской водки; другие — чтобы после тяжелой работы на заводах, фабриках, в мастерских и конторах оказаться вновь среди людей, для которых они по привычке все еще являются «капитанами», «старостами», «председателями». В целом этом зрелище немного печальное, немного смешное. Беседы, которые я там вел, явились как бы продолжением моей учебы. До сих пор в Варшаве я был человеком, который, не оглядываясь на последствия, почти всегда говорил то, что думал. Потом я должен был сразу перестроиться и помнить, что нужно действовать в соответствии с принципом: «С волками жить — по-волчьи выть». Я понимал, что такой тактики я должен придерживаться как офицер разведки, придерживаться долго, в течение многих месяцев, и что это просто необходимо.
В этих «польских» заведениях бывают дамы и господа, отличающиеся большим любопытством. Это любопытство, однако, является не чертой характера, а профессией. Отличить тех, которые о положении доцента Б. в Варшавском университете спрашивают потому, что он является мужем их двоюродной сестры, от тех, которых такая информация интересует не по сентиментально-семейным причинам, почти невозможно. Впрочем, это не входило в мою задачу.
Ведь могло случиться — о чем я постоянно помнил, — что мои высказывания на Темзе попадут в досье ЦРУ. Поэтому пару раз в различных беседах мимоходом я упоминал о том, что подумываю не возвращаться в Польшу. Я не знал, может ли это помочь в моих будущих хлопотах о получении убежища, однако считал, что не повредит наверняка. Просто я хотел увидеть реакцию собеседников. Эти беседы я рассматривал как психологический эксперимент. Меня удивила разнородность ответов. Мужчина, который обычно ругал красных, выбранил меня публично:
Эта книга – результат долгого, трудоемкого, но захватывающего исследования самых ярких, известных и красивых любовей XX века. Чрезвычайно сложно было выбрать «победителей», так что данное издание наиболее субъективная книга из серии-бестселлера «Кумиры. Истории Великой Любви». Никого из них не ждали серые будни, быт, мещанские мелкие ссоры и приевшийся брак. Но всего остального было чересчур: страсть, ревность, измены, самоубийства, признания… XX век начался и закончился очень трагично, как и его самые лучшие истории любви.
«В Тургеневе прежде всего хотелось схватить своеобразные черты писательской души. Он был едва ли не единственным русским человеком, в котором вы (особенно если вы сами писатель) видели всегда художника-европейца, живущего известными идеалами мыслителя и наблюдателя, а не русского, находящегося на службе, или занятого делами, или же занятого теми или иными сословными, хозяйственными и светскими интересами. Сколько есть писателей с дарованием, которых много образованных людей в обществе знавали вовсе не как романистов, драматургов, поэтов, а совсем в других качествах…».
Об этом удивительном человеке отечественный читатель знает лишь по роману Э. Доктороу «Рэгтайм». Между тем о Гарри Гудини (настоящее имя иллюзиониста Эрих Вайс) написана целая библиотека книг, и феномен его таланта не разгадан до сих пор.В книге использованы совершенно неизвестные нашему читателю материалы, проливающие свет на загадку Гудини, который мог по свидетельству очевидцев, проходить даже сквозь бетонные стены тюремной камеры.
Сегодня — 22 февраля 2012 года — американскому сенатору Эдварду Кеннеди исполнилось бы 80 лет. В честь этой даты я решила все же вывесить общий файл моего труда о Кеннеди. Этот вариант более полный, чем тот, что был опубликован в журнале «Кириллица». Ну, а фотографии можно посмотреть в разделе «Клан Кеннеди», где документальный роман был вывешен по главам.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Владимир Дмитриевич Набоков, ученый юрист, известный политический деятель, член партии Ка-Де, член Первой Государственной Думы, род. 1870 г. в Царском Селе, убит в Берлине, в 1922 г., защищая П. Н. Милюкова от двух черносотенцев, покушавшихся на его жизнь.В июле 1906 г., в нарушение государственной конституции, указом правительства была распущена Первая Гос. Дума. Набоков был в числе двухсот депутатов, которые собрались в Финляндии и оттуда обратились к населению с призывом выразить свой протест отказом от уплаты налогов, отбывания воинской повинности и т. п.