Семь преступлений в Риме - [58]

Он повернулся и вышел. Я даже не успел ничего ответить. Однако во мне зародилась уверенность: встреча эта не была случайной.

Снег уже белил сады и крыши города, как и в рождественский вечер.

Я поспешил домой, отложив на завтра визит к кюре Санта-Мария Маджоре и расспросы об этом Флоримондо. Как и следовало ожидать, плохая погода отогнала всех недовольных и обеспокоенных от стен Ватикана. Лев X получил передышку…

Чтобы позабыть про холод, я стал перебирать в уме события дня: шрифт Цвайнхайма, Святой Лик, труп в колоколе, заговор против папы, Серапика… Где-то здесь было связующее звено.

Я уже шел по мосту Сант-Анджело, прикрываясь, насколько возможно, от порывов ветра, как вдруг что-то укололо меня в шею.

Я хотел было обернуться, но ноги мои неожиданно стали непослушными, подломились, и я рухнул на снежный ковер словно мешок с камнями. Глаза вмиг затянуло влажной пленкой. Я не мог ни шевельнуться, ни издать ни звука.

Потом мне показалось, что какая-то бесформенная масса нависла надо мною. Меня схватили за ноги, потащили, голова моя билась о настил. Я ощутил пустоту… А потом — ничего…

19

Первое, что я увидел, — лицо моей матушки. Ее печальные, полные тревоги глаза. Затем я почувствовал, что у меня есть тело, руки, ноги, которые были одновременно и ледяными, и нестерпимо горячими, ощутил кровь в жилах — смесь льда и пламени.

И вновь провалился в небытие.

Проснулся я, очевидно, очень поздно; в спальне я был один. Непомерная тяжесть одеял, влажная от пота простыня… В голове гудело, болели все кости. Горячка, однако, не была сильной, и я попытался встать. Но смог лишь приподняться на локте. Этого оказалось достаточно, чтобы силы покинули меня и я вновь впал в забытье.

Так продолжалось ночь, день, еще одну ночь.

Утром второго дня я наконец смог говорить. Меня напоили нежирным бульоном, обтерли тряпками, а после я узнал, как меня спасли в тот вечер на мосту Сант-Анджело. Оказалось, что жизнью я обязан Гаэтано Форлари.

Матушка сказала, что мне неслыханно повезло: Гаэтано, задержавшийся в библиотеке, вышел из Ватикана вскоре после меня. Подходя к замку, он заметил мужчину, который пытался что-то столкнуть с моста в Тибр. Но снег и темнота делали сцену неясной.

И лишь увидев, как мужчина убегает, Гаэтано подошел к парапету. Бесформенная масса внизу походила на человеческое тело. Упав с высоты, оно пробило лед и наполовину погрузилось в воду.

Нельзя было терять ни секунды.

Гаэтано окликнул солдат, охранявших ворота в Ватикан, и те прибежали к берегу. Один из них был довольно худ, ему удалось пройти по льду и накинуть на мои руки веревочную петлю. Голова моя находилась под водой, и вытащили меня на берег скорее мертвым, чем живым.

Я еле дышал из-за попавшей в легкие воды, все лицо было в порезах. Гаэтано тем не менее узнал меня и велел доставить к матушке. Она-то и выходила меня.

Само собой разумеется, рассказ этот не мог полностью удовлетворить мое любопытство: то, что меня хотели убить, не вызывало сомнения. Но кто? Зачем?

Я ясно помнил, как я без всякой на то причины начал валиться на снег. Никто меня не трогал, ни от кого я не отбивался. Только легкая боль в шее, как от укола иголкой, и — готово: я потерял сознание. Я попросил осмотреть мою шею и затылок, но из-за множества царапин там ничего невозможно было разглядеть. Может, меня напичкали какой-нибудь отравой? Гравер, ростовщик уже… Но я ничего не ел и не пил после обеда. Это было непонятно.

Ближе к полудню пришел Гаэтано, но и от него я узнал не больше.

Пришел он по настоянию моей матушки, чтобы я смог поблагодарить его. Библиотекарь казался очень смущенным, ему было почти стыдно выслушивать наши слова признательности. Он уверял, что и я так же поступил бы на его месте, что по воле случая Томмазо Ингирами не появился в библиотеке к вечеру и ему самому пришлось закрывать двери. Оттого он и припозднился и появился на мосту вовремя.

— Вы видели, кто напал на меня? — спросил я замогильным голосом.

— Погода была скверная, смутно видел какой-то силуэт.

— И ни одного прохожего или солдата, которые могли бы видеть происходившее?

— Нет, насколько я знаю. Надо сказать, что улицы были пустынны.

— Напавший удачно выбрал момент. Он наверняка следил за мной… А шрифты Цвайнхайма?.. Вы что-нибудь узнали?

— Говорил я с Томмазо. Известно ему столько же, сколько и мне. Но я могу поискать, если хотите… Просмотрю архивы.

Конечно же, я этого хотел.

Гаэтано вскоре ушел: температура у меня поднималась. Несмотря на его протесты, когда мой спаситель уходил, матушка сунула ему в руки круглый пирог с мясом, связку колбас и кувшин пива.

Хотя Гаэтано и не смог описать убийцу, количество подозреваемых от этого не уменьшилось. Совершенно очевидно, что убийца выслеживал меня даже в самом Ватикане. Можно было даже предположить, что последние события толкнули его на активные действия. Но что именно? Если уж он посчитал себя разоблаченным накануне, после смерти гравера, он не стал бы дожидаться приглашения папы, чтобы прикончить меня: он бы сделал это раньше.

Я заключил, что к решительным действиям убийца приступил именно после моего визита в Ватикан. Шрифт Цвайнхайма, пропажа «Вероники», преступление на колокольне, обнаружение заговора… Вместе или порознь, эти открытия, должно быть, встревожили его. Но не многие были посвящены в эти секреты… По пальцам одной руки можно пересчитать тех, с кем я беседовал в тот день…