Семь преступлений в Риме - [54]

— Право, не могу сказать. Но спрошу Томмазо, как только он вернется. Кстати, мессер Синибальди, раз уж вы пришли… Что за причина этих волнений?

— Какое-то новое преступление… — уклончиво ответил я. — Народ готов взяться за оружие для самозащиты.

— Увы! — вздохнул библиотекарь. — Насилие порождает насилие…

Я поблагодарил Гаэтано и наугад раскрыл труд блаженного Августина. Кажется, Евангелиста да Тозини угадал. Начертания букв в книге «О Граде Божьем» и посланиях совпадали. Одно только было отличие: заглавные буквы здесь были красными, что делало страницы более рельефными. И все же я постарался сравнить каждую букву. Сомнений не оставалось: убийца нашел и использовал шрифт Цвайнхайма.

Чья-то рука легла на мое плечо.

— Надо же, мой молодой друг! Вы становитесь завсегдатаем библиотеки Ватикана!

— Добрый вечер, мессер Аргомбольдо.

Как и всегда, он был весь в черном, глаза его горели лихорадочным огнем. Он продолжил:

— А я только что слышал, как о вас говорили…

— Хорошее, надеюсь?

— Во всяком случае, любопытное… По поводу того убийства гравера, вы знаете… На рынке, где продают дичь, две женщины утверждали, что некий молодой человек видел убийцу и даже гнался за ним в квартале Святого Евстахия, но не догнал. Я, конечно же, сразу подумал о вас…

— Конечно… Вам здорово повезло, что вы это слышали!

— Правда? После вашего визита меня интересует все, касающееся этого дела.

Мы разговаривали вполголоса, однако один из читателей обернулся. Я перешел на шепот:

— Вы все еще верите в проявление божественного гнева?

— Скажем, я, скорее, лелею эту надежду. Если этот город не покается…

Он наклонился над моей книгой.

— Ах! Блаженный Августин! Вот это уже лучше!

Гаэтано послушался моего совета.

— Скажу честно, мессер Аргомбольдо, меня интересует не сама книга, а тот, кто ее напечатал. Вам известен некий Конрад Цвайнхайм?

Он поскреб свой длинный нос.

— Конрад Цвайнхайм? Что-то слышал…

Он взял книгу в руки и полистал ее.

— Печатник, да. Не он ли погиб… во время пожара или другого несчастного случая?

— Насколько я знаю, его мастерская сгорела после его кончины. Однако удалось спасти набор шрифтов, купленных впоследствии Сикстом Четвертым. Это случилось в 1475 или в 1476 году.

— Слышал я об этой истории. 1475-й, вы говорите?.. Вы уже видели фреску Мелоццо да Форли?

— Та, которая в латинском зале? Ингирами показывал ее мне.

— Тогда вы должны знать, что библиотека Ватикана была основана в 1475 году. На фреске человек, стоящий на коленях перед Сикстом Четвертым, есть не кто иной, как первый префект — Бартоломео Платина. Помнится, он проявлял интерес к книгопечатанию. Искусство это было новым в то время. Ничего удивительного, что он посоветовал папе сделать эту покупку.

— А папа мог подарить ее библиотеке?

— Не знаю. Я лично никогда не видел этих шрифтов в наших стенах.

Стоило ли ему верить?

— А кто, по-вашему, мог бы сказать поточнее?

— Ингирами, может быть… Должен ли я понимать так, что есть некая связь между этим Цвайнхаймом и вашим убийцей?

Вопрос он задал без малейшего смущения.

— А это лучше спросить у кумушек на рынке, мессер Аргомбольдо…

У меня было еще время сходить в апартаменты да Винчи, но, взволнованный высоким саном пригласившего меня, я представился камергеру, ответственному за визиты к папе, задолго до того, как прозвонили к вечерне. Тот проводил меня на следующий этаж, провел через богато обставленные покои до небольшой прихожей, где уже томились в ожидании два монаха и один дипломат.

До того как попасть в зал аудиенций, я долго ждал, пока оттуда выйдут опередившие меня.

Зал был небольшой, но высокий и красивый; широкое окно выходило на Бельведер; а стены и потолок были чудесно расписаны Рафаэлем. Для росписи художник выбрал тему, целиком посвященную чуду божественного присутствия: Гелиодор, изгнанный из храма разгневанным Богом; ангелы, освобождающие святого Петра из темницы; орды Аттилы, попятившиеся при виде распятия; месса в Больсене, во время которой закровоточили облатки… Рафаэль из Урбино позаботился и о своих благодетелях: Лев X был представлен Львом Великим перед Аттилой, а Юлию II отводилось почетное место на двух остальных фресках. Было от чего оробеть такому ничтожному визитеру, как я.

Посреди зала в кресле красного бархата, украшенном золотыми шариками, восседал папа из семейства Медичи.

На нем была домашняя одежда: белая туника из плотного дамассе, короткая мантия с капюшоном на плечах. Красная скуфья была надвинута до глаз.

Тут же были и двое слуг, накрывавшие легкий ужин, — они приносили в серебряных блюдах оливки и сушеные фрукты. По обе стороны стола стояли два стула, на одном из них сидел кардинал Бибьена.

Последний знаком велел мне приблизиться.

— Ваше святейшество, вот Гвидо Синибальди, которого вы вызвали к себе.

Я двинулся к папе, низко кланяясь, и припал к его унизанной перстнями руке. Он не произнес ни слова, и я уже не знал, что мне делать, пока слуги накрывали на стол.

— Садись, Гвидо, — предложил кардинал.

Я послушно сел, чувствуя себя не в своей тарелке, искоса посматривая на могущественного прелата. От него приятно пахло апельсиновым листом. У него было лицо неповоротливого, обрюзгшего человека, не чуждавшегося земных радостей. Трудно было себе представить, что он мог часами скакать по своим землям в Маглиане. Тем не менее у него была репутация отличного охотника, любителя собак и соколов. Он не гнушался при случае убить рогатиной загнанного оленя. Однако обожал и изящные искусства: живопись, разумеется, и сверх того — музыку, не скрывая, что и сам сочиняет. Двор Льва X был, впрочем, знаменит в Европе своими оркестрами и профессионализмом музыкантов. Когда папа не услаждал слух гостей концертами, он тешил их не совсем приличными зрелищами в исполнении шутов, которых очень любил. Таковы были развлечения главы христианского мира.