Семь преступлений в Риме - [3]

Одним словом, Барбери потакал мне, не препятствовал действовать по моему усмотрению, а иногда даже обращался ко мне за помощью. Так я и оказался вовлеченным в события, на несколько недель осложнившие мою жизнь.

2

Новость об убийстве быстро разошлась по прилегающим кварталам. Один за другим кварталы Святого Евстахия, Парион, Понте и даже Борго по ту сторону Тибра наполнились разноречивыми слухами. Говорили об оргии во дворце Марчиалли, о сражении в сомкнутых боевых порядках между враждующими кланами, о смертельной шутке с далеко идущими последствиями.

В Риме всегда лилась кровь: история города состоит из длинной вереницы битв, стычек, подогреваемых ненавистью. Враждовали знатные роды Колонна, Орсини, Франджипани; они регулярно затевали побоища из-за какой-нибудь улицы или дворца. Даже сами папы после того, как престол был перенесен из Авиньона, вынуждены были браться за оружие для утверждения своей власти, не признаваемой больше народом. Опять же войны — сколь частые, столь и непонятные. Сегодня воюют против Венеции или Флоренции, завтра отбиваются от немцев, испанцев или отражают атаки французов; французов, впрочем, — чаще всего, особенно много кровавых преступлений совершено за последние двадцать лет, и в частности, при папе Борджиа. Отравления, удары кинжалом, стрелы, пущенные из аркебуз: рождение нового века обильно орошалось кровью.

Однако 20 декабря 1514 года привыкшие ко всему римляне отнеслись к мертвецу на колонне как-то иначе, словно увидели в этом некий зловещий знак. Их поразило не само убийство, а манера, с которой оно было преподнесено. Убийца или убийцы, выставив на всеобщее обозрение дело рук своих, будто бросали вызов Вечному городу…

Когда я вернулся домой, матушка сразу заметила мое возбужденное состояние. Она учинила форменный допрос, желая знать, куда это я улетел спозаранку, и пытаясь выведать, в какое дело я вляпался. На мои уклончивые ответы она только вздыхала, как делала когда-то, слыша ободряющие слова отца: она боялась за меня так же, как и за него.

Я наспех оделся и побежал в университет на лекции. Добрую часть второй половины дня терпеливо слушали одного врача из Метапонто: сильно жестикулируя, он рассказывал нам о приступах коллективной одержимости, свидетелем которых был сам в окрестностях Таранто: семьи, а иногда и целые деревни беспричинно предавались исступленной пляске — все, от мала до велика, независимо от пола. Плясать люди переставали, только свалившись в изнеможении на землю. А животы у них раздувались так, что невозможно было привести их в нормальное положение ни с помощью стягивания ремнями, ни даже прыгая на них. Некоторые умирали в жестоких конвульсиях, с пеной у рта. Но многих удавалось спасти: им играли тихую мелодичную музыку, чтобы упорядочить движения, смягчая тем самым приступ. Причиной всему, говорил врач, считают укусы тарантула. Однако с этим можно бороться. Когда укус свежий, яд можно высасывать из ранки с помощью соломинки. В подтверждение своих слов он продемонстрировал, как это делается; немногие среди нас отважились воспроизвести этот метод: яд тарантула очень вреден для полости рта, как и для всего тела. Нам казалось, что скорее уж умрет врач, нежели вылечится больной.

Наконец прозвонили к вечерне, и я смог улизнуть. Побежал я прямо к больнице Сан-Спирито, которая возвышалась на правом берегу Тибра. Лет тридцать назад папа Сикст IV полностью перестроил ее, и она предназначалась для приема детей, брошенных женщинами дурного поведения. Помимо оказания благотворительности — больница располагала также фондом, оказывающим помощь сиротам, достигшим совершеннолетия, — она служила еще и моргом для неизвестных мертвецов, а к залу, где размещались больные и раненые, примыкало просторное помещение, в котором производились вскрытия. Туда-то и была помещена несчастная жертва с колонны.

Место это было мне хорошо знакомо: пару раз я присутствовал на вскрытиях с одним из моих учителей. Воспоминания, конечно, не очень приятные — скорее от вони, чем от самого зрелища, — но подобные уроки являлись необходимым элементом нашего обучения, и мы ценили их, потому что они были редки. Церковь ревниво следила за тем, чтобы осквернялись только презренные — тела тех людей, смерть которых наступала по приговору церковного или гражданского судов. Сегодня, сорок лет спустя, положение изменилось, и мне, преподающему в университете, «наглядных пособий» хватает с избытком.

Однако я отвлекся.

Переговорив с солдатом, стоявшим на часах у двери, я вошел в анатомичку. В нос ударил запах камфоры и формалина, в глаза бросилось большое количество находящихся там людей. Были там командор ордена Сан-Спирито, декан больницы, главный смотритель городских улиц суперинтендант Витторио Капедиферро, а также несколько врачей, работающих в больнице.

Все столпились вокруг стола с каменной столешницей, на котором лежал труп, и рассматривали его. Позади, наблюдая за ними, прислонился к стене седовласый старик с длинной бородой. На мне была одежда врача, и, возможно, поэтому никто не обратил на меня внимания.

— Часов двенадцать, — сказал кто-то, — не больше.