Семь клинков во мраке - [3]

– Думаю, никто не знает, с какими словами на губах умрет. – Сэл провела пальцем по шраму над глазом, глядя куда-то сквозь стены. – Но я знаю, что не стану проклинать. – Она цокнула языком. – Я расскажу, что вы хотите, мэм, о Нижеграде, о Кэврике, обо всем. Я выдам все, что вы пожелаете, а вы всадите мне пулю в лоб, или отрубите мне голову, или отдайте меня на растерзание птицам. Я не стану возражать. Попрошу лишь одного.

Третта, напрягшись, потянулась к сабле, а Сэл подалась ближе. И на ее лице отразилась усмешка, столь же острая, как клинок.

– Запомните мои последние слова.

Третта получила звание отнюдь не за то, что потакала пленникам, особенно таким гнусным, как скитальцы. Она достигла всего благодаря поддержке и уважению людей, которые салютовали ей каждое утро. А все потому, что ей не была безразлична их судьба.

И потому, ради них и Революции, которой она служила, Третта кивнула. А женщина-скиталец откинулась на спинку стула и закрыла глаза.

– Все началось, – тихо произнесла она, – с последним дождем.

2 Ринова Яма

Если хочешь узнать, из чего сделан человек, нужны три вещи.

Первое – смотри, как он поступит, когда погода испортится.

В Катаме во время дождя неженки-имперцы толпятся под навесами своих кофейных и ждут, когда же маги разгонят тучи. Если в Обители идет снег, народ набивается в церковь и возносит хвалу своему Богу. А когда в Уэйлесс приходит жара, как известно, ее объясняют имперским заговором и клянутся бросить вдвое больше сил на Революцию.

А вот в Шраме? Когда грохочет и льет так, что по улицам ты плывешь и незаметно тонешь? Ну, просто-напросто запахивают плащи поплотнее и шагают дальше.

Так я и сделала той самой ночью, когда влипла в эту заварушку.

Ринова Яма – как можно догадаться по названию – такой городок, где люди не слишком переживают из-за дождей. Жизнь в Шраме тяжела, и даже если молния сверкала так, что становилось светло как днем, небольшой конец света за окном никому особенно не мешал. И, когда улицы превращались в месиво, а крыши содрогались под натиском ливня, местные просто прятали лицо в воротник, сдвигали шляпу пониже и шли дальше по своим делам.

Прямо как я. Просто еще один бесформенный, бесполый силуэт под плащом и с палантином на голове. Никто не косился на мои белые волосы, не рассматривал, пытаясь угадать, что же скрывается под тканью, вообще не обращал на меня внимания. Им той ночью своего дерьма хватало.

Это меня вполне устраивало. Мне тоже было чем заняться. А для моих дел чем меньше любопытных глаз – тем лучше.

Окна каждого второго дома темнели, а вот в таверне – обшарпанной двухэтажной лачуге в центре городка – горел свет. Причем так ярко, что видны были грязь на стеклах, облупившаяся краска фасада и уродливая вывеска на скрипящих петлях: «Последняя надежда Ральпа».

Уместное название.

В этом я еще больше убедилась, когда распахнула дверь.

Стоя там, насквозь мокрая – у ботинок постепенно натекал небольшой океан, – я напоминала себе мертвую кошку, которую выволокли из нужника. И все равно выглядела, черт возьми, куда лучше обстановки этой таверны.

Восхитительный слой пыли доблестно пытался скрыть менее восхитительную щербатость столов и стульев общей залы. Подмостки, наверняка видавшие массу паршивых выступлений, были окутаны полумраком; теперь там стоял одинокий вокафон, играющий мелодию, которая была на слуху разве что при жизни ее автора. В комнатах наверху когда-то явно обретались проститутки, если вообще существовали настолько невезучие, чтобы попасть в подобный город. Я бы назвала эту дыру склепом, если бы не посетители – правда, видок у них был такой, будто они просто нашли гробницу поуютнее.

Несколько подростков – два парня и девчонка – в дальнем углу потягивали пойло, какое они там могли себе позволить, и пялились в стол. Работяги, мелкая шпана, бьюсь об заклад, которая нанималась к местным жителям на грошовую работу за грошовую плату на грошовую выпивку. А за стойкой маячил крупный мужик в грязном шмотье, лениво протирая тряпкой единственный чистый стакан.

Я подошла, мужик отставил стакан. Судя по черным разводам на стекле – тряпкой здесь вытирали не только посуду.

Плевать. Все равно надолго не задержусь.

Ральп – по всей видимости, это был он – даже не стал спрашивать, что мне нужно. В Шраме в лучшем случае предложат выбор из пары бутылок. А если удача на твоей стороне, то ты не окажешься в местечке под названием Ринова Яма.

Мужик потянулся было к бочонку под стойкой, но замер, когда я кашлянула и предупреждающе взглянула на него. Кивнув, он достал бутылку виски – «Эвонин и сыновья», гласила черная этикетка – и уставился в ожидании отмашки. Кивнув, я бросила на стойку серебряный накл. Прежде чем налить, Ральп взял его в руки, убедился, что настоящий, и сунул в карман.

– Проездом? – спросил он скорее по привычке, чем из интереса.

– А что, здесь вообще кто-нибудь задерживается? – отозвалась я, глотнув горькую бурую жидкость.

– Только если наделают достаточно глупостей. – Ральп выразительно глянул на пьющих в углу ребят. – Твоя первая – зайти сюда. Дороги сейчас превратятся в месиво на долгие дни. Из города без птицы не выбраться.