Семь или восемь смертей Стеллы Фортуны - [135]
Кармело Маглиери как раз отличался редкой послушностью социальной группе, а Стелла, нравилось ей это или не нравилось, была его женой. Вот почему каждую субботу (во всяком случае, Стелле казалось, что каждую) она присутствовала на какой-нибудь свадьбе. Кармело гнал ее в магазин за новым платьем – думал, у Стеллы от тряпок настроение улучшится. А что хорошего в пайетках, когда они блестят на раздутом животе, или в шелках, когда их пачкает сочащееся из грудей молоко? Словом, Стелла в тот период жизни ненавидела наряды. И сами свадьбы тоже, конечно. Болтовня ее утомляла, обязанность прочитывать списки подарков и решать, который им с Кармело по карману, – злила; необходимость улыбаться людям, чьи имена выскальзывали из памяти, – бесила. Стелла отлично помнила, какой восторг у нее вызывали сентябрьская фиеста в Иеволи и танцы военных лет в Итальянском сообществе; но танцевала одна Стелла, а имена силилась запомнить совсем другая.
У итальянцев, если вы не в курсе, принято на все мероприятия брать с собой детей. А значит, каждую субботу маленьких разбойников требовалось умыть, причесать и втиснуть в аккуратненькие брючки (годные для катания на пятой точке по вощеным полам). Стеллины сыновья были сами себе праздник, а если их бурное веселье противоречило торжественности момента – что ж, тем хуже для жениха с невестой. Гости не знали, то ли смеяться умиленно (очень уж славными выглядели мальчики Маглиери в своих одинаковых костюмчиках), то ли вызывать полицию. Нино, прирожденный изобретатель, отлично устраивал гонки на сервировочных столиках, похищенных из кухни. Нет, в свадебный торт юные Маглиери ни разу не врезались, а вот целый соусник маринары на невестин шлейф однажды опрокинули.
Году этак в пятьдесят восьмом – пятьдесят девятом Стелла умыла руки. Пускай мальчишки творят что хотят.
– Они у тебя невоспитанные, Стелла, – говорили ей, чисто по-итальянски сочетая упрек с безнадежностью.
– И что делать прикажете? – парировала Стелла. – Вон их сколько. Я в меньшинстве получаюсь.
Далее она советовала недовольным обратиться к ее мужу – доброму католику. Детей даровал Стелле Господь; несомненно, у Него имелись причины не давать ей ни сил, ни желания обуздывать этакую ораву.
Порой перспектива торчать на очередной свадьбе ввергала Стеллу в отчаяние. Сначала она прикидывалась больной, потом разработала более легкий способ отвертеться. Не готовилась к выходу, и все. Кармело заставал ее неодетой и непричесанной, время поджимало. Он вздыхал, забирал детей и шел праздновать без жены. Контролировать своих отпрысков у Кармело получалось ничуть не лучше, чем у Стеллы; зато уж к нему ни одна кумушка не сунулась бы с жалобами. Стеллу совесть не мучила – как по этой причине, так и по ряду других. В такие вечера, благословенные уединением и тишиной (разве что пищал самый младший, оставшийся на Стеллином попечении), она любила усесться на веранде и раздавить бутылочку вина, глядя, как отдаленная топь засасывает солнечный диск, успевающий напоследок окрасить дубы оранжевым и алым.
В январе пятьдесят восьмого появился Джованни, крещенный по дяде с отцовской стороны. Насколько предшествовавший ему Никки уродился тихим, настолько Джонни оказался буйным – словно бы за двоих. Вообще от него в семействе Маглиери происходило основное беспокойство, и началось оно с четвертого класса, когда Джонни принес в школу нож, за что его и исключили. Впрочем, в младенчестве он хлопот доставлял гораздо меньше, чем остальные, – со Стеллиной точки зрения. По крайней мере, колики, будь они неладны, Джонни не мучили.
Осенью пятьдесят восьмого у Стеллы случился выкидыш. Срок был небольшой, менее четырех месяцев. На сей раз – никаких душевных мук, одно только холодное отвращение при смыве в унитаз кроваво-розового комка. Добавлю, что к тому периоду Стелла вообще уже почти ничего не чувствовала; а если на нее пыталось «накатить» – сама «накатывала» из бутылки, покуда боль не унималась.
Ассунта и Тина заходили посидеть со Стеллой после работы. В такие вечера сестры обычно вязали крючком, а мать листала альбом с фотографиями из Тининого путешествия по Италии (альбом хранился у Стеллы специально для этой цели). Фотографировал сам Рокко. Запечатлел жену в окружении голубей на площади Сан-Марко в Венеции. А вот Тина в Риме, на ступенях Испанской лестницы – вылитая Одри Хепберн в том фильме, как же его? Ну, про сбежавшую принцессу. Наконец, Тина перед дворцом Святого Петра в Ватикане – поразительно близко к Его Святейшеству Папе Римскому. Приятно думать, что красота с фотографий в известной степени принадлежит и им, Фортунам – они ведь итальянцы, это их культурное наследие. Даром что у Иеволи больше общего с Хартфордом, чем с Венецианской лагуной. Ассунта переворачивала страницы благоговейно, изумленно – и не скажешь, что занимается этим каждый вечер уже целых два года.
Посиделки продолжались до возвращения с работы голодных Тони и Рокко. Что касается Кармело, он раньше одиннадцати не появлялся (был у бармена на подхвате, если читатель помнит). Вечера принадлежали Стелле – и семерым ее детям. Никто ее не контролировал, и она коротала времечко с бутылочкой, взятой из погреба, из мужниных запасов.
