Семь часов до гибели - [5]

— Что грустный, Васильич? — спросил Шульгина шофер, рыжий, длинноволосый, похожий на стрельца с суриковской картины.

Шульгин только поежился, но ничего не сказал.

— Ну и правильно, — по-своему истолковал его молчание «стрелец». — Это кому доведись — отпуск не дали отгулять…

Внезапный порыв ветра выхватил у одного из мальчишек только что начатый пакет картошки и понес его по бетонным плитам. Пацан побежал было за ним, но его дружок так обидно захохотал, что первый, враз остановившись, повернул назад, достал из портфеля еще пакет и, независимо покосившись на веселившегося приятеля, вкусно захрустел. А ветер, раздув, как осенние листья, легкие золотистые ломтики, сбросил пакет в море. Но волна тут же выбросила его на берег, притащила к самым ногам Шульгина.

«Стрелец» засмеялся. Шульгин недоуменно посмотрел на него.

— Как-то у них, — «стрелец» кивнул на пацанов, — не пойму…

— Что? — спросил Шульгин.

— Да как-то несерьезно, — усмехнулся «стрелец», подбирая слова. Ведь это ж — картошка! — уважительно произнес он. — А им, вишь, недорого…

— Да-а… Картошка — это вещь, — согласился Шульгин. — Мы на колхозных полях собирали, что оставалась… Мать мыла эту картошку — черная была, толкла. А наутро из этого крахмала лепешки делала. Горячие, вкусные. А остынут — не угрызешь.

— Не… У нас картошки не очень было, — сказал «стрелец». — У нас конский щавель рос. Но зато много. Знаешь этот щавель? Вот так рукой проведешь, — он показал, — и полная рука зерен. Таких красных, знаешь? Мать их тоже толкла. Лепешки выходили неплохие.

Теперь и ледокол шел в тумане. За кормой лишь мутно серело пятно ближайшего сейнера.

— «Витязь» передает, — докладывал радист Нечаеву. — Вошел в битый лед. Скорость падает. Видимость — полкабельтова. Состояние раненого…

— Не надо, — устало сказал Нечаев. — Раз у него есть состояние, значит, жив. Сколько от «Витязя» до берега?

— Миль семьдесят, — ответил Петрищев. — По прямой. И добавил: — Только откуда у них прямая, в битом льду…

Нечаев промолчал, только согласно кивнул.

— Если бы не такой туман, — размышлял Петрищев, — можно было бы…

— Если бы у бабушки росла борода до пупа, — зло прервал его Нечаев, — то это была бы не бабушка, а дедушка.

У Петрищева от неожиданной обиды даже рот дернулся.

— Не обижайтесь, — совсем по-иному сказал Нечаев. — Терпеть не могу, когда с оговорок начинают. Так что вы надумали?..

10.38.

— Ну что за сволочная профессия! — Шульгин пристукнул кулаком по крылу «рафика». — Парню нужна моя помощь? Нужна. Я знаю об этом? Знаю. Значит, я в какой-то степени уже отвечаю за него? Так?! А сделать ничего не могу… Не могу! Ничего! — Он снял шапку и отер лоб.

— Простудишься, Алексей Васильич… — сочувственно сказал шофер, взял шапку из рук Шульгина, надел ему на голову.

— Туман еще, черт его дери! — никак не мог успокоиться Шульгин. — Вот теперь когда они придут? И кого привезут? Может, уже никого?

Он помолчал, затем обратился к радисту-моряку:

— Запросите, пожалуйста, состояние раненого. И где они находятся…

— Васильич! — позвал шофер, уже некоторое время к чему-то прислушивающийся, и предупреждающе поднял палец: — Слушай!

С моря, затянутого туманом почти до самого пирса, донесся нарастающий гул мотора.

— Вот это да! — обрадовался Шульгин. — Вот это герои! А?… Через два часа… Почти как обещали!

— Точно! — улыбнулся шофер.

— Заводи, — коротко бросил Шульгин и мгновенно преобразился, уже находясь в предстоящем…

— Товарищ хирург! — стал докладывать радист, все это время занятый переговорами с «Витязем». — Температура — тридцать восемь, теряет сознание. Давление резко падает.

— Ничего… — радостно сказал Шульгин, сияв перчатки и согревая руки. — Сейчас мы все поправим… Будем надеяться, что поправим. Скорее всего, обязательно поправим!

— …«Витязь» находится, — продолжал радист, — примерно в шестидесяти милях от берега… Дрейфует вместе с ледяным полем. Собственная скорость — ноль.

— Чего? — остолбенел Шульгин. — Сколько?

— Ноль, — повторил радист и добавил потерянно: — А аэродром говорит: самолет с профессором совершил посадку… Только на кой он теперь?

Тем временем шум мотора усилился настолько, что стало ясно, что он идет откуда-то сверху, с неба. Закружился по пирсу мелкий сор. Дыбом встал мех на волчьем полушубке Шульгина.

Вертолет, вынырнув из тумана, снижался совсем рядом с «рафиком». Через прозрачный колпак кабины было видно напряженное лицо летчика с «Мурманска» Мити Кусакова.

10.39. Шторм, еще более свирепый, чем раньше, догнал «Витязя» и вырвал его из ледяного плена. Но легче не стало. Скорость не увеличивалась.

Огромные волны перекатывались по палубе и, не успев скользнуть за борт, превращались в лед. Невыносимые порывы ветра душили снегом люден. Меховые куртки мгновенно обмерзали. Работавшие на палубе люди быстро выбивались из сил, и Гаркуша сменял их такими же измученными, не успевшими отдохнуть. Сигнальщик Бокуняев не уходил с палубы третью смену подряд. Обледенение корабля продолжалось. Скорость падала.

Красный столбик термометра опускался все ниже. Барометр шел на «бурю».

11.02. Прозрачный фонарь вертолета забило снегом, будто кто его пригоршнями закидал.