Семь бойцов - [12]

Минер любил съязвить. Мы пошли быстрее, зорко наблюдая за пленными. Особенно усердствовал старик. Он то и дело понукал немцев, покрикивая и злорадно посматривая на них.

— Помолчи, старик, — зашипел Минер. — Прикуси язычок.

Тот на минуту смолк. Но вскоре опять принялся подгонять пленных. На их лицах застыло каменное выражение. Мы втроем вели каждого из фашистов. Они были откормленными и сильными, и только страх оказаться пристреленными мешал им предпринять попытку к бегству.

На первом же привале Минеру удалось выжать у младшего немца кое-какие сведения. Оказалось, весь этот район, длиной в восемь километров, занимало его подразделение — 86-й егерский батальон гренадерского полка, численностью восемьсот человек!

— Здесь? — спросил Минер, когда мы миновали предполагаемую границу, до которой доходили патрули карательного батальона, и пленный, поняв его, подтвердил это кивком головы.

Мы изнемогали от усталости и вынуждены были остановиться.

Солнце садилось. Лишь вдали, у кривого граба, почти параллельно земле сверкал одинокий луч. И этот пучок золотого света, казалось, держит на ладонях нашу судьбу.

— Зачем останавливаться? — возразил Йован. — Надо идти дальше.

— А эти? — спросил его Минер.

Вот погас последний солнечный луч. В лесу воцарились мрак и холод.

— Их нужно ликвидировать, — заявил Йован.

— Услышат, — заметил Судейский.

— Есть разные способы. — Это было сказано таким зловещим тоном, что оба пленных разом подняли головы, хотя и не понимали языка.

— О! — протянул Минер.

— А ты отпусти их, — ехидно продолжал Йован. — Когда тебе вслед побежит военная полиция с собаками, ты и костей не соберешь.

Он был прав, и мы молчали. В верхушках деревьев шумел ветер. Пленные по приказу Минера лежали на спине. Мы понимали, что придется их убить, но никому не хотелось брать это на себя. Однако и конвоировать их всю дорогу мы тоже не можем.

— Как же быть? — спросил Судейский.

— Этот сукин сын может выдать, — сказал старик, кивнув в сторону унтера. — И нас всех похватают.

— Да, он из волчьей стаи, — произнес Минер. — Солдаты Лера[1] не дезертируют, когда на их стороне сила, — продолжал он, обращаясь ко мне. — Как ты думаешь? Что молчишь?

— Если вам их жалко, отпустите, — ледяным тоном заметил Йован. — Пусть уходят. Моя голова не дороже вашей…

— Что ходить вокруг да около? С пленными нужно кончать. Война есть война, и хотя в глубине моего сердца шевельнулось что-то похожее на жалость, я как можно спокойнее произнес:

— Нельзя их отпускать.

Огромный ветвистый бук! Тебе, должно быть, уже сотни лет. Ты помнишь Карагеоргия[2], когда тот начинал восстание. Разлапистый и одинокий, ты далеко тянешь свои ветки. Сейчас, прислонясь к твоему стволу, сидит Минер, обнимая винтовку. Он кажется таким же могучим и мудрым. Под твоей кроной за эти сто лет не раз сидели такие богатыри.

Наконец Минер нарушил молчание.

— Допроси его, — приказал он Судейскому.

Тот подошел к унтеру и спросил, откуда он.

— Из Бремена, — последовал ответ.

— Какой части?

Немец молчал.

— Из какой ты части? — повторил вопрос Судейский.

Унтер-офицер назвал номер батальона. Судейский спрашивал о полке, о том, когда он попал сюда и куда будет двигаться. Однако на все вопросы, касающиеся передвижения и расположения немецких войск, унтер-офицер не ответил ни слова.

— Надо кончать, — решительно сказал Минер.

— Я пойду, — подошел к нему Йован.

— Ножом? — тихо спросил Судейский.

Адела делала вид, будто ничего не слышит. Однако в сгущающихся сумерках я заметил, как побледнело ее лицо. На поясе у нее висели две гранаты. В руке она неловко сжимала «вальтер», отобранный у немецкого унтера.

— Иначе нельзя, — ответил Судейскому Йован.

Отец Йована имел сотни овец. И мы хорошо понимали, что никто, кроме Йована, не сумеет сделать это.

— Наши так никогда не поступали, — тихо произнесла Рябая. Она обычно не вмешивалась в разговор, и сейчас ее слова прозвучали как обвинение.

— Много ты знаешь! — накинулся на нее старик.

— Когда? — спросил Судейский.

— Сейчас! — решил Минер. — Сейчас же!

Во рту у пленных торчали кляпы. Младший, вращая глазами, издал слабый гортанный звук. Брови его сошлись на переносице. Старший держался спокойно. Его взгляд был полон ненависти и презрения. Младший пытался что-то объяснить, доказать…

Судейский и Йован отвели их по склону. Судейский на плохом немецком языке объявил пленным приговор.

Он перечислил все бесчинства, которые творили гитлеровские войска. Убийства и поджоги. Истребление раненых он считал особо тяжким преступлением.

— Не мы к вам пришли убивать мирных жителей, — говорил Судейский. — Не мы несем ответственность за эту войну…

— Приговор приведен в исполнение, — чуть слышно сказал нам Йован.

XI

Мы шагаем по высохшему руслу реки. Адела по-прежнему владеет моими мыслями. А о чем думает она? Поговорить с ней, однако, мне никак не удавалось.

И вот первый привал под скалой. Увидев, что Адела села в стороне от остальных, я подошел к ней.

— Ты помнишь тот вечер накануне боя?

— Да.

— А ведь могла позабыть! Я еще спросил тогда, какая ваша рота. Верно?

— Да, — ответила Адела. — Я помню. Рота, в которой я была, проходила мимо твоего взвода.