Семь атаманов и один судья - [24]

Во время прочтения приговора голова Самата опустилась еще ниже. Азамат смахнул слезу, чего уж тут скрывать, жалко брата до невозможности. Не оправдали его, как того хотела адвокат и на что, по простоте своей души, надеялся Азамат.

Именно в этот миг в зале заседания раздался звонкий мальчишеский голос:

— Выше голову, Самат!

Осужденный живо обернулся, и впервые озарилось его лицо. Азамат сделал все, что он мог. Пусть в колонии не согнется Самат и не спотыкнется, а несет голову гордо, как положено сыну Большого Сабира.

В это мгновение Самат, наверное, очень отчетливо осознал, что ему придется хлебнуть немало горя.

Из коридора, куда увел их конвой, донесся его ответ!

— Не переставай мне верить!..

Потом уже Азамат никак не мог выкинуть из головы этот крик: «Не переставай мне верить!» Он неотступно звенел в ушах мальчишки.

Сперва Азамат и сам еще не осознавал, что он должен совершить. В такой день он не может просто вернуться домой. Только сейчас, спускаясь по крутой лестнице, мальчишка понял: ему во что бы то ни стало надо дождаться судью. Будет мужской разговор!

Судьи, очевидно, устают от заседаний не меньше, чем хирурги от операций. Каждый процесс уносит с собой много душевной энергии. К концу дня лишь мечтаешь об отдыхе и больше ни о чем. Ты должен хотя бы на несколько часов отгородиться от грабителей, клеветников, доносчиков, хулиганов, от всей этой швали. И заодно от прокуроров и адвокатов. Лишь полный покой давал передышку, заслоняя от усталости и опустошенности. «Не податься ли с удочкой на берег?» — размышлял Хаким Садыкович, не спеша спускаясь по крутой лестнице, которую он в шутку прозвал «Дорогой к инфаркту».

И когда перед ним возник вихрастый мальчишка, весь в веснушках, судье оставалось лишь удивиться:

— Никак Азамат?

— Он самый.

— Ты узнал меня?

— Да..

Мальчишка глядел выжидательно, исподлобья.

— Ты уже знаешь о приговоре?

— Я был на суде с самого начала.

— Ну, тогда тебе все ясно…

И внезапно у мальчика вырвалось:

— Неправильно судили!

— Как так? — удивился судья. — Ты считаешь, что я был слишком суров?

— Нет.

— Упрекаешь в несправедливости?

— Нет.

— Ты находишь, что я допустил какое-то нарушение судебной процедуры?

— Нет.

— Так что же?

Пусть только судья не подумает, что он рехнулся.

— Не всех судили!

— Да вроде бы всех… Было проведено очень серьезное следствие. Я сам внимательно изучил дело.

— Все-таки один улизнул!

— Если не тайна, то кто же он?

— Я и есть тот самый тип.

— Но ты не фигурировал в деле!

— Разве не о том я и говорю? Я тоже был с ними, когда пошли грабить склад. Но что верно, то верно: мне не сказали, зачем идут. Капитан пояснил мне, что лишь будет испытывать мою храбрость — смогу ли я посреди ночи возле кладбища выстоять на посту? Я стоял бы себе, ничего не зная, если бы они один за другим не стали перепрыгивать через забор. Я, конечно, здорово рассердился на них и направился домой.

— А ты, нескладеха мой, не знаешь, почему их сцапали?

— Да откуда же мне знать? Я же их после не видел.

— Все потому, что ты бросил их на произвол судьбы. Не свистнул им, как они надеялись, при появлении милицейской машины.

— Все-таки я тоже виноватый!

Даже судья, немало повидавший на своем веку, вынужден был спросить:

— Кто-нибудь надоумил тебя прийти ко мне?

— У меня теперь никого нет. Дедушка Земфиры не просил этого делать. Сидор Айтуганович, наш сосед, и подавно. Я сам.

Голос судьи даже дрогнул:

— Коли уж так, ты сам, по собственному желанию пришел ко мне, к судье, чтобы отважно заявить о своей виновности, тебе никогда в жизни не придется иметь дело с нами. Спасибо, нескладеха мой, и прощай… С этого часа ты имеешь право ходить по Последней улице и по всем другим улицам мира с высоко поднятой головой.

Мальчишка, как человек, выполнивший свой долг, расправил плечи и, даже не попрощавшись, двинулся домой. Но голову он не поднял, как ему было приказано, а глядел под ноги, будто опасался споткнуться и рассыпать свои веснушки по земле.

Судья растерянно молчал. Провожая глазами медленно удаляющуюся фигуру Азамата, он чуть не вернул его обратно, чтобы сказать: «Это же я, нескладеха мой, в свое время написал на твоем заборе, что мальчишки с Последней улицы дважды трусы. Каюсь! И все-таки совсем не жалею, что как-то причастен к жизни Последней улицы, к вашим, мальчишки, делам…»

Но если бы вдруг Азамат вернулся и спросил: «Так отчего же не написали новый плакат на моем заборе, чтобы предупредить о появлении» фронтового друга, — то пришлось бы ему ответить: «Вот ведь досада, болел я. В моем возрасте недуг посещает чаще, чем это полагается, во всяком случае, чаще, чем того хочется. И еще бы я сказал честно: «Взрослые тоже не могут все предугадать!»

Есть такая девчонка

Ему сейчас даже случайная собака друг, куда там, даже воробей, порхающий во дворе, приятель. В последнее время Азамат ловил себя на том, что сам с собою разговаривает.

Никто из людей, кроме Земфиры, быть может, не понимает, как тяжело быть одиноким.

— Сбежим от Тамары? — шепчет она ему в перемену.

— Угу…

Они возвращаются из школы кружным путем, по незнакомым улицам. Большую часть дороги мальчишка молчит. Земфира, наоборот, хохочет, как только вспомнит день, проведенный в классе: немало смешного насмотришься за пять уроков и четыре перемены.