Семь ангелов - [48]

– Умерли уже тысячи, тысячи… – заговорил опять рыцарь со шрамами на лице. Глаза его смотрели куда-то в сторону, словно ему одному было известно о будущем, которое нас ждет.

– За грехи это, за грехи! – запричитали тут и там.

– Почто задушили доброго короля Андрея? Вот оно наказание Божье за убийство невинного агнца! – выкрикнул один из сеньоров.

– Молчать! – Герольд сорвался на визг. – Порядок! Королева будет говорить. – Иоанна, видя неподобающее поведение собравшихся, решила, что в Аквах ее ненавидят и даже не хотят слушать. Будучи женщиной хитрой и изворотливой, она по привычке намеревалась прикинуться слабой и несчастной. В глазах ее, как и в Марселе, появились слезы, а голос задрожал:

– Возлюбленные мои подданные, приехала к вам не в блеске своей власти, данной мне Богом, а в рубище бедной вдовы, чтобы просить… – Но королеве не дали договорить.

– Ты его убила! Вместе с тобой пришла к нам невиданная доселе болезнь! – выкрикнул кто-то. – Господь гневается на нас!

Королева, казалось, растерялась и промолчала.

Голос продолжал:

– В свите королевы был ее камерарий Энрико – один из тех, кто задушил нашего доброго короля Андрея. Благородный герцог Оранский сегодня арестовал его. Должны мы немедленно взять негодяя и сжечь, если не хотим, чтобы Господь и на нас обратил свой карающий меч.

– Сжечь его! – раздались возгласы в разных концах залы.

– Я бедная обманутая женщина, которую окружают лжецы и лицемеры! – закричала вдруг королева. – Я благодарю герцога Оранского, верного своего вассала, за то, что изобличил предателя и убийцу. Сама бы подбросила хворост в его костер, если бы не долг перед господином папой, которому обещала передать на суд всех убийц своего мужа, – сказав это, прикрыла глаза, словно решила погрузиться в молитву. В зале повисло молчание.

– Госпожа, – провозгласил, наконец, герцог Оранский, – скажи нам, чем можем тебе помочь.

– Будьте верными христианами – другого от вас не жду, другого не прошу, – сообщила королева, развернулась и вышла из зала.

Хоть Иоанна и вела себя умно, но битву эту проиграла. По справедливости, виной тому был безотчетный ужас, который завладел людьми, когда узнали о страшной болезни. Вечером рассказал Мордехаю об услышанном. Голос его был холодным и равнодушным, ибо лекари всегда говорят так о чужом страдании и смерти:

– Чума это. А фурункул есть не что иное как бубон, – последнее произнес он с такой надменностью, будто сидел перед ним не магистр искусств[48] и брат ордена святого Бенедикта, а тупой виллан[49].

– О, мудрейший, есть ли какой-то способ борьбы с этой болезнью? – спросил я не без насмешки.

– Есть, – важно продолжал Мордехай, не заметив моей иронии. – Бежать сломя голову подальше от людей. Закрыть ворота и не пускать на двор даже собак. Не пить воды. Только вино…

– Про вино неплохой совет, – лукаво заметил я.

– Это не шутка. Чума живет во всем, кроме закупоренных заранее бочек.

– А есть ли способы лечения?

– Есть, – Мордехай стал таинственным, – пока ты терся рядом со своей королевой в Марселе, я уже опробовал на нескольких заболевших методу, о которой читал в арабских книжках. Надо вскрыть бубон острым ножом и прижечь раскаленным железом. Не знаю, живы ли те люди сейчас, но когда уезжал, были еще живы. Другие, кого не оперировал, умирали на третий, иногда пятый день.

– Как же ты позволил им умереть?

– Чтобы найти метод лечения, нужно кем-то пожертвовать.

– Христопродавец!

– Люди все равно умрут. Днем раньше, днем позже.

– Мордехай, не могу я бежать и спрятаться, как ты советуешь…

– А в гробу лежать можешь?

– Нет ли какого-то способа остаться среди людей и не заболеть?

– Есть два проверенных способа, – Мордехай прикрыл глаза и замолчал, пытаясь придать себе значения, затем медленно объявил: – Если хочешь обезопаситься от чумы, каждое утро пей по пинте козлиной мочи.

– Неужели козлиной?

– Сама по себе моча не спасет. Так думают невежды. Но если добавить в нее щепотку толченого рога единорога, будешь здоров.

– Ты говоришь, что существуют два способа. Каков же второй? Вкушать овечий кал?

Мордехай промолчал, но запустил руку в свою мантию и извлек оттуда маленький кожаный мешочек. В мешочке хранил он перстень необыкновенной красоты.

– Это индийский эмеральд. – Камень был большим и зеленым, словно листва деревьев. – Выменял его у Томазо Генуэзца на порошок, восстанавливающий мужскую силу.

– А что у Томазо с мужской силой?

– Пропала, но теперь больше не жалуется, – Мордехай самодовольно ухмыльнулся, а потом посмотрел на меня серьезно. – Ты много сделал для бедного иудея, брат Хуго, и еще сделаешь. Поэтому хочу подарить этот перстень тебе. Если повернешь кольцо на восток – не заразишься чумой, если на юг – не возьмет тебя никакой яд. – Он нажал на потайную пружину, спрятанную в завитках, обрамлявших эмеральд. Перстень щелкнул, и камень отделился от своей оправы. Под ним находилось небольшое углубление, в котором заметил порошок.

– Это сильнодействующий яд. Случится тебе сидеть со своим врагом за кубком вина, вспомнишь и возблагодаришь своего бедного иудея за услугу. У тебя ведь много врагов, брат Хуго? – Мордехай оскалился.