Селин Баст. Жизнь во сне - [10]

Совершенно незаметно мы с Алексом начали жить под одной крышей. Я заведовала цветами, он начал давать уроки гитары.

По коридору начали разноситься крики женщины, которую недавно сюда привезли. Она постоянно кричит. Иногда она начинает петь, но это редко. На одном из утренних обходов я слышала, что ее привезли сюда после передозировки наркотиков. Она была актрисой какого-то Богом забытого театра.

На улице стояла ночь. Холодная осенняя ночь без сновидений. Наверное, через пару дней взойдет луна, и тишина в больнице закончится. Полнолуние завораживает не только поэтов и художников, сильнее всего оно действует на душевнобольных.

Знаете, а ведь здесь много красивых женщин. Изредка по коридорам разносятся высокий женский визг и мужская брань, сопровождаемая треском разрываемой больничной пижамы. Пятнадцать, максимум двадцать минут, и крики стихают, сменяемые тихими рыданиями. Это происходит в смену Большого Бэнджамина. Большой Бэнджамин — санитар, который работает здесь последние пять или шесть лет. Он один из первых сотрудников этого заведения. Бэнджамин — садист. Да, именно садист в самом прямом смысле этого слова. Пока существуют государственный сектор и врачебный произвол, Бэнджамин не останется без развлечения.

Персонал больницы знает обо всем, но никто не может ему запретить, не может или не хочет. Тут уж как посмотреть. Доктор Стивенс большой авторитет в своей области. Он пишет статьи, проводит исследования, а на деле такой же садист, как и Бэнджамин. Вся разница лишь в том, что он не насилует больных, он их убивает. Убивает медленно, основательно и всегда на пользу психиатрии. Ведь каждая смерть сегодня — это победа ста смертей в будущем. Это его любимая отговорка на вопросы молодых практикантов, которые приходят сюда, чтобы помочь. Им требуется время, чтобы научиться убивать столь же хладнокровно, что и их наставник. И это время у них есть.

Временами мне кажется, что я никогда не выберусь отсюда. Мысли о смерти меня завораживают, но я должна жить. Жить хотя бы для того, чтобы отомстить мужу. Я должна жить, и именно поэтому я рисую. У меня есть блокнот, в котором я периодически делаю зарисовки или заметки. Это позволяет мне держать свой разум и способность мыслить в тонусе.

Рассвет я встретила, сидя на подоконнике и записывая свой недавний сон. Хотя мне казалось, что это было путешествие в мир, который я старалась теперь описать в мельчайших подробностях. Я напишу книгу, и она станет бестселлером. «Записки мира шизофрении». Так себе название, если честно, но ничего другого в голову пока не приходит.

— Доброе утро, Клавдия.

Альберт Стивенс стоял в дверном проеме и улыбался мне настолько фальшиво, насколько это позволяли сделать мышцы его уже давно не молодого лица.

— Альберт, вряд ли это утро, как и многие другие, можно назвать добрым. Ты не находишь?

— Меня радует, что у тебя еще остаются силы для сарказма, Клавдия. Это дает мне надежду на твое выздоровление.

— Может, вы порадуете меня сегодня более аппетитным завтраком, чем обычно. Мне хочется бекона и крепкого кофе, у меня была бессонная ночь.

— Ты начала бояться спать, Клавдия?

Голубые глаза пригвоздили меня к месту словно щенка. Неужели все так очевидно?

— Нет, Альберт. По-моему, я выспалась на пару недель вперед. К тому же я рисовала.

— Ты не возражаешь, если я взгляну? — аристократическая рука Стивенса уже практически коснулась обложки.

— Не стоит, доктор Стивенс.

Он отдернул руку и внимательно заглянул мне в глаза. Он искал ответы на вопросы, которые просто не имел право мне задавать. И он боялся. В день, когда меня сюда привезли, я стояла на коленях и умоляла. Шло время. Я словно избавлялась от шелухи, которая закрывала стальной стержень моего характера. Меня до сих пор не сломали, и я становлюсь опасной. Он понимает это. Равно как и понимает то, что этот спектакль в пациентку и лечащего врача рано или поздно должен закончиться. Либо у него не останется выбора, и меня отпустят. Либо он достигнет цели, и меня действительно придется лечить.

— К вам посетитель, миссис Форк.

Минуту спустя в мою палату вошел Алекс Форк, мой несбывшийся бывший муж. Он был одет в дорогой твидовый пиджак и тончайшую шелковую сорочку небесно-голубого цвета. Алекс Форк был красавцем и порядочной сволочью. Никогда не стоит забывать о том, что человек может быть сволочью.

— Здравствуй, любимая!

Мне вот интересно, он что сделал неудачную подтяжку лица, что его так перекосило, или действительно думает, что я куплюсь на слащавые улыбочки. А тем временем диалог Алекса с ним же самим продолжался.

— Ты не очень-то рада меня видеть, Клавдия, не так ли?

— Алекс, окажись ты на моем месте, ты бы вел себя иначе?

— Ты сама во всем виновата. Ты больна, Клавдия. Признай это.

— Оставьте нас, доктор Стивенс. В моем голосе начали выплавляться стальные нотки, которые насторожили обоих. Альберт Стивенс бросил вопрошающий взгляд на мужа, ожидая разрешения уйти. В момент, когда за ним захлопнулась дверь, я продолжила:

— Алекс, послушай меня. Наш брак давно стал напоминать дуршлаг для варки лапши. Такой же дырявый и с кучей этой самой лапши внутри. Мне уже давно стало безразлично, с кем ты спишь, Алекс. Но в момент, когда ты решил самостоятельно отчислять деньги на свой счет из моей компании, которую я строила с нуля, строила, поставив крест на себе и на семье. …Тут уж, извини, но мое терпение не безгранично. Ты оставался нищим после развода, признай это. Ведь иметь сумасшедшую жену очень выгодно, хотя бы экономически. Я здорова, Алекс Форк, и тебе это прекрасно известно. Так вот, я предлагаю тебе сделку. Ты получишь половину моего состояния в тот день, когда меня выпустят отсюда. Подумай, Алекс, это хорошие деньги.