Селестина - [49]

М е л и б е я. Друг мой Селестина, мудрейшая женщина и великая искусница, ты верно указала, как объяснить тебе мою болезнь. Конечно, ты требуешь ответа, как жен­щина многоопытная в лечении подобных недугов. Болезнь моя — в сердце, обитает она в левой груди и протянула лучи свои по всему телу. Второе — зародилась она недавно. Никогда не думала я, что боль может лишить рассудка, и вот это случилось со мной. Я меняюсь в лице, не могу ни есть, ни спать, веселье мне постыло. Последнее, что ты хо­чешь знать о моей болезни, причину или какую-либо мысль, я не сумею объяснить. Не было ничего такого — ни смерти близкого, ни утраты земных благ, ни испуга при виде призрака, ни тяжелых снов, — ничего, кроме волне­ния, которое ты вызвала во мне просьбой этого кабальеро Калисто, когда пришла за молитвой.

С е л е с т и н а. Как, сеньора, неужели это такой дурной человек? Неужели его имя такое скверное, что в самих звуках, лишь произнесешь их, кроется отрава? Нет, не ду­май так, не это причина твоих мучений, скорее другое, а что — я догадываюсь. С твоего позволения, сеньора, я от­крою тайну твоей болезни.

М е л и б е я. Как, Селестина? Ты еще просишь о чем-то? Тебе нужно разрешение, чтобы спасти меня? Да разве врач требует такого задатка, перед тем как лечить боль­ного? Говори, говори, ты всегда получишь разрешение, если слова твои не затронут моей чести.

С е л е с т и н а. Вижу я, сеньора, что ты жалуешься на боль, а между тем боишься лекарства. Твоя боязнь и мне внушает страх, страх порождает молчание, молчание же вклинивается между твоей раной и моим лекарством. В та­ком случае ты не избавишься от страданий, и мой приход не принесет пользы.

М е л и б е я. Не медли с лечением, ибо муки мои все усиливаются и множатся. Наверно, твои лекарства состав­лены из порошков бесчестия и напитков разврата и к ним примешаны мучения еще худшие, нежели мучения боль­ного, — либо знания твои ничтожны. Не будь того или другого, ты без опасений дала бы мне любое лекарство, раз я прошу это сделать не в ущерб моей чести.

С е л е с т и н а. Сеньора, не дивись, что раненому труд­нее снести жгучий скипидар и острые иглы, которые рас­травляют язву и удваивают страдания, чем первое ране­ние, нанесенное здоровому телу. Если хочешь исцелиться, я должна без страха вонзить в тебя тонкое острие моей иглы; поэтому наложи на свои руки повязку терпения, опусти на глаза покрывало кротости, надень на язык узду безмолвия, заткни в уши вату спокойствия и стойкости — II тогда ты увидишь работу старой целительницы подоб­ных ран.

М е л и б е я. О, я умираю от твоей медлительности! Го­вори, бога ради, все, что захочешь, делай все, что сумеешь. Мои муки и боли хуже самого жгучего лекарства. Пусть оскорбишь ты мою честь, опорочишь имя, поранишь тело или разрежешь плоть, извлекая мое истерзанное сердце, обещаю тебе безопасность, а если поможешь мне — щедрую награду.

Л у к р е с и я. Моя хозяйка совсем ума лишилась! Вот горе! Эта колдунья прибрала ее к рукам.

С е л е с т и н а. Не там, так здесь подвернется мне ка­кой-нибудь дьявол: от Пармено избавил меня бог, так тут Лукресия впуталась.

М е л и б е я. Что говоришь ты, дорогая моя настав­ница? Что тебе сказала эта девчонка?

С е л е с т и н а. Я и не слышала. Но ничто так не ме­шает врачеванию и смелому целителю, как присутствие слабых духом; их сострадание, жалостные речи и суетливое сочувствие пугают больного, беспокоят и волнуют врача, а от волнения рука теряет твердость и плохо владеет иглой. Если хочешь излечиться — свидетелей здесь не должно быть, и потому вели ей выйти. А ты, доченька Лу­кресия, уж извини!

М е л и б е я. Живо, убирайся!

Л у к р е с и я. Увы, увы! Все пропало! Ухожу, сеньора!

С е л е с т и н а. Твои муки придают мне смелости. Хо­чешь не хочешь, а часть моего лекарства ты уже прогло­тила, но надо еще принести сюда вернейшее, спасительное средство от Калисто.

М е л и б е я. Замолчи, матушка, ради бога! Ничего не приноси сюда от него и не поминай здесь его имени.

С е л е с т и н а. Терпенье, сеньора, я делаю первый и главный стежок. Он должен быть прочным, иначе пропали все наши труды. Рана твоя опасна, здесь нужно суровое лечение. Жестокость всего лучше смягчается жестокостью. Вот мудрецы и говорят, что жалостливый лекарь остав­ляет глубокие шрамы и что опасность побеждается опас­ностью; вряд ли можно спокойно избавиться от беспокой­ства; клин клином вышибают, одну боль — другой. Отре­шись от вражды и ненависти, не дозволяй языку своему говорить дурное о Калисто, об этом доблестном юноше; если бы ты его узнала...

М е л и б е я. О, клянусь богом, ты меня убиваешь! Разве не запретила я тебе хвалить этого человека и даже поминать его — добром или злом?

С е л е с т и н а. Сеньора, это второй стежок. Наберись терпения и позволь мне его сделать, иначе мало толку бу­дет в моем приходе; но если ты все снесешь, как обещала, то избавишься от болезни и долга и заплатишь Калисто сполна. Я ведь предупредила тебя, что буду лечить неви­димой иглой. Она хоть и не коснулась тебя, ты чувствуешь ее укол при одном упоминании его имени.