Секунданты - [50]

– Я перепечатывала стихи для этого журнала, – сердито возразила Верочка. – А если вы не могли понять, на какой машинке, так это я объясню. Я к одной бабушке в гости ходила, а у нее такая симпатичная машинка, прямо как из музея.

– Еще того не легче… – проворчал Карлсон. – Ладно, я ничего не слышал… Так вот, на квартире Второго думали проводить обыск. Ну, нашли бы кое-какую чушь – карикатуры, эпиграммы на вождей – и получилось бы неприятное, но банальное дело… Перенес бы его ваш Второй даже без валерьянки. Подставил его именно Михайловский. А не наоборот!

Карлсон насладился потрясенным молчанием тройки безумцев и постороннего человека, манекена Вальки.

– Второй очень удивился, получив три толстенные папки, – продолжал Карлсон. – Он прекрасно знал, что написал и что пишет Михайловский. А тот отдал ему на хранение и журнальные бумажки, и свои рукописи. Он-то думал, что обыск сперва будут делать У него! А Второй даже не знал, что такое в этих трех папках… Когда у него спросили, что он знает о «Марии», без особой надежды спросили…

– Три сафьяновых портфеля… – ни к селу ни к городу сказал Валька. Он имел в виду те три пропавших без вести портфеля, о которых давным-давно за чаем толковал ему Широков. Но даже Широков его сейчас не понял, потому что смотрел в рот Карлсону.

– Очевидно, там была и пропавшая повесть, – заметила Изабо. – И тексты песен.

– Много там было всякого добра, – согласился Карлсон. – Когда Второй понял, что за «Марию» возможны крупные неприятности, он, естественно, всю эту мазню отдал и спасибо сказал, что забрали. А потом пошел к Чессу разбираться. Потому что у них такого уговора не было, чтобы подпольный журнал прятать. И еще – он знал, что Чесс за границу намылился, а сам-то он никуда удирать не собирался. В общем, разборка вышла неприятная…

Карлсон умолк. И прочие тоже молчали. Каждый, видно, выстраивал для себя ход этой неприятной разборки, завершившейся полетом из окошка.

– Так, значит, не в вызове дело? – осознал Широков.

– Да не уехал бы он ни за что! – воскликнула Верочка. – Ну как он отсюда уедет?..

– Какие-то вселенские враки… – буркнула Изабо.

– Так что оставьте вы в покое Второго, – сказал наконец Карлсон. – Дайте человеку спокойно жить и работать. У него не было другого выхода. А теперь… ну, через пару месяцев… ну, в общем, пусть его спокойно пишет свои повести! Он ведь хорошо пишет, я сам читал, и рукописи, и опубликованное…

– Это ты с ним беседовал? – спросила Изабо.

– Я с ним уже потом побеседовал, перед тем, как комиссовался… – лицо Карлсона стало жестким, внезапно он усмехнулся и фыркнул. – Так что трогать его искренне вам не советую.

– Какое все-таки свинство… – прошептала Верочка.

– Чего и следовало ожидать, – тупо глядя в пол, ответил ей Широков. Услышанное настолько его ошарашило, что он как-то незаметно осел в кресло и наполовину съежился. – Значит, рукописи погибли…

Валька посмотрел на него – и тут увидел между диваном и портьерой едва обозначенный туманной линией силуэт. Сперва он подумал было, что это возникает женщина.

Но когда отбросил тень на стенку длинный гриф, Валька понял, что видит гитару…

* * *

Гостиничные обои были казенные – в мелкий цветочек, желтый и голубой. Оттого и призрак гитары был в такой же цветочек, будто инструмент обтянули ситцем. Валька даже развеселился – вот получилась бы у Чесса песня о ситцевой гитаре! Ничего кроме случайного образа еще не было, но Валька знал, что отсюда и стартует песня. О том, что это невозможно, он не думал – просто обрадовался идее.

Очерченное контуром пространство сперва как бы полиняло, потом сделалось темнее и на нем обозначилась тонировка древесины, нарисовались тени от струн.

Валька знал эту гитару наизусть, как помнят пальцами тело любимой, знал, где стерся лак и стенка стала шероховатой, знал капризы каждого колка! Он увидел свою смуглую, свою ненаглядную явственно, она заняла весь угол, почти не опираясь грифом о стену, как будто подвешенная на невидимой струне. Он увидел перед глазами гитару – и обрадовался ее присутствию.

– Ну, значит, разбегаемся, что ли? – подвел итог Карлсон. – Будем считать этот милый вечер недействительным. Деньги на такси есть у всех. Идем, Изабо. Не расстраивайся. Не женское это дело – дуэли. Впрочем, что ни делается, все к лучшему. Представь, что это зрел гнойный нарыв. Зрел, зрел, и вот его прорвало. Больно, конечно, зато дело пойдет на поправку. Теперь ты понемногу работать начнешь… Не получилось из вас секундантов – и Слава Богу!

– Ты знала, кто этот человек? – тыча пальцем в Карлсона, вдруг с глухой яростью спросил Широков.

Скосив на него глаза и фыркнув, Изабо встала и подошла к Вальке.

– Прости, если сумеешь, – сказала она. – Я была в эти дни так счастлива… Ты и представить не можешь…

– Могу, – ответил Валька.

Тогда она подняла виноватые глаза – и вдруг ее лицо изменилось. Возник тот диковатый оскал, который иногда заменял ей улыбку.

Если бы этот оскал продлился менее секунды! Но он получился долгим, лицо отделилось от тела, от стен, повисло в темном пространстве… Шар, еще один шар, готовый занять место в треугольнике, подумал Валька. Две женщины, любящая и любимая… И кудрявая девочка, играющая с нарисованным зайцем! И пластилиновое распятие с воскресшим Христом!