Секта. Роман на запретную тему - [33]

– Указ мой выполнить спешно и монаха вернуть в распоряжение генерала Лемешева. Пусть Платон Никитич сам решает, что с ним делать.

Самойлов вынужден был подчиниться…

Вот так Авель попал в полное и единоличное распоряжение Платона Лемешева, начальника Тайной экспедиции, одного из главнейших в государстве Российском вельмож, если и не по размеру состояния, то уж точно по возможностям влияния своего на высшую власть в государстве Российском. Переведя Авеля в Шлиссельбургскую крепость, он приставил к его камере единоличную охрану и наказал коменданту тюрьмы, полковнику Кулебякину, ни под каким предлогом никого к арестованному монаху не впускать. За те несколько месяцев заключения, что окончилось шестого ноября того же, 1796 года, генерал Лемешев почти каждый день навещал Авеля в тюрьме, и всякий раз такие встречи с глазу на глаз длились по нескольку часов. К своему первому визиту Платон Никитич, большой хитрец и проныра, захватил с собою для Авеля разных вкусностей: пирогов с мясом, жареных цыплят, здоровенный кусок холодной телятины… Время было постное, но к узникам Бог милостив и в посте допускает послабления. Авель хоть и обладал даром предвидения, но все же был живым человеком, и плоть его требовала насыщения. Накормив монаха как следует, Лемешев хотел было поднести ему бражки, но Авель молча отодвинул предложенное вино:

– Ни к чему, генерал. Сказывай, чего тебе от меня надобно. Ведь не за так меня потчевал?

Лемешев усмехнулся:

– Известно, что это только в кущах райских все за так-то, отче. А на грешной земле за «так» получишь один «как».

– Не богохульствуй! Не то замолчу, и более не выбьешь ты из меня ни единого слова.

– Да ладно, ладно… Не буду дальше тебя возмущать, коли ты человек истинной веры. Это и похвально, и мною уважаемо. А просить я тебя хотел вот насчет чего: коли известно тебе, когда покинет нас государыня, а также известно, что Павел Петрович взойдет на престол, то не мог бы ты и далее продолжать свои пророчества записывать, но только для одного меня. Уж я не пожгу, сохраню все в целости, для потомков, для всех царей русских будет оно в наставление и на подмогу в делах их. На благо Отечества нашего. Ну, сделаешь, что ли?

Авель подумал немного, тряхнул головой:

– Сделаю, куда ж мне деться. Сделаю, раз обещаешь сохранить мои труды в целостях и с серьезностью к ним заставить владык земных относиться.

– А вот мы и проверим шестого ноября, можно относиться к ним с серьезностью или нет. Пиши, монах. При мне записывать станешь, и всякий раз то, что напишешь, буду я у тебя изымать, для твоего же блага. Да и от лихих людишек, мало ли чего не случается, защита.

Все девять месяцев, что продолжалось Авелево заточение, Лемешев времени не терял. Повадился ездить в Гатчину, к его высочеству Павлу Петровичу. Тот поначалу был с ним робок, но после проникся к начальнику Тайной экспедиции искреннею дружбой, относился к нему, словно к собственному отцу, не зная, что за змею греет он на груди своей. Однажды, уже в начале осени, Павел встретил Лемешева, облаченный в странный наряд: он позировал для портрета, и была надета поверх его вызолоченного мундира шейная перевязь с золотым подвесом треугольной формы, крайне похожим на циркуль. Камзол был расстегнут, и видно было, что поверх панталон и сорочки торс Павла опоясывал передник с бахромой по нижнему краю и с вышитой золотом одиннадцатиконечной звездой, в середине которой был помещен глаз в треугольнике, а сзади звезду через центр ее под прямым углом пересекали два ключа бородками вверх, больше похожие на флаги. В руке император держал круглый молоток и опирался им на невысокую, в пояс, малахитовую колонну. Увидев вошедшего генерала, Павел заулыбался:

– А вот и вы, дорогой Платон Никитич! Вообразите! Нынче прибыл издалека, из самой Америки, гонец и привез радостное известие от братьев иллюминатов тамошних. По ходатайству пред высшим советом я избран Кадошем российским! С посланием и регалии Кадоша были мне пересланы.

Лемешев поклонился, стремясь подавить ужас, который вмиг охватил его. Он-то знал о масонском вольнодумстве как никто другой в Российской империи, а тут будущий император – и на тебе! Точно обезьяна ученая разоделся и не ведает, что творит, точно малое дитя. Вот уж воистину, сын своего отца! Тот имел ум расслабленный: то находился в радостном буйстве, то целыми днями ходил мрачнее тучи. И сынок такой же… Как там сказано было: «Не ждите от смоковницы худой плода доброго»? Воистину так… Лемешев выпрямился, сделал портретисту знак глазами, мол, пошел вон, и с подобострастием улыбнулся:

– Полагаю, что это есть признание Вас, Ваше Высочество, будущим Императором Российским.

Павел просиял, бросился к Лемешеву, обнял его, расцеловал:

– Ах, Платон Никитич, душа! Один вы меня и понимаете, один вы друг верный, опора моя во всем. Да был бы я самодержцем, то приблизил бы вас, сколь только можно! – Павел резко помрачнел: темперамент истерика, настроение меняется на сто восемьдесят градусов за минуту. – Вот и матушка моя, – произнес с особенной издевкой Павел, – не торопится со мною поделиться престолом. А слухи доходят до меня из Петербурга, что хочет заставить она меня от престола отречься в пользу сына моего!