Секта Правды - [37]
Было без четверти двенадцать. Он стоял с пером за ухом, а эпоха за окном жгла иконы, чтобы варить мясо. И тут Митрофан Драч понял свою трагедию — его было некому спасать.
КРОВИНОЧКА
Нина Михайловна протянула с порога тапочки: — А то грязь нанесёшь.
Топчась на мокром половике, Илья Петрович неуклюже протиснулся в щель.
— А зонт поставь в угол — натечёт.
Вечерело, но солнце ещё тускло густело на посуде, пуская по стенам «зайчиков». Весь день налетали дожди, полоснув молниями, неслись мимо, и сейчас наступил просвет: у скользкого крыльца застрекотали цикады.
Стараясь не замарать вешалку, Илья Петрович снял плащ, поцеловав мать в отвисшую щёку.
На подзеркальнике заблестел пузырёк:
— Ты просила лекарство.
Нина Михайловна вынула деньги, но Илья Петрович отмахнулся:
— Куда прикажешь?
Пёстрые обои скрадывали пятна, везде чистота, на подоконнике душно желтели флоксы, косили шеи гладиолусы.
Илья Петрович грузно опустился в шезлонг. Мать, горбясь на табурете, ревниво следила:
— Смотри, продавишь.
— Послушай, — взорвался Илья Петрович, — я же спросил!
Переезжая на дачу, Нина Михайловна пускала на лето квартирантов, и невестка не могла ей этого простить. Их семья ютилась в коммуналке: тёрлись спинами на кухне, чихали из-за линявшей соседской кошки. «Свекровь — чужая кровь», — ворчали домашние, и Илья Петрович разрывался, как речной паром между берегами. Впрочем, его брак давно треснул, и в эту пропасть сыпались годы, изрешечённые склоками, в которых разменной монетой была дочь.
Теребя пуговицу, мать уставилась в стену.
— Ты бы открыла форточку…
Мать поёжилась, процедив сквозь зубы, что сквозняки опаснее динамита.
«Всех переживёт», — подумал Илья Петрович, целясь в дерево бегущей по стеклу каплей.
Но Нина Михайловна не захотела комкать свидание — на скатерти появились чашки, заклубился чай.
— Этот злополучный шезлонг, — гремя блюдцами, причитала она. — Ты же знаешь, как я люблю тебя — каждый день молюсь.
Илье Петровичу стало неловко. Глядя на лопавшееся пузырями варенье, он вспомнил, как в детстве, вычёсывая упрямые колтуны, мать обнимала его худую шею и, отложив гребень, ласково шептала: «Кровиночка, мой ненаглядный!»
Посыпал дождь, забарабанил по крыше всё сильнее, сильнее.
Лиля звонила… — пробормотал он как можно безразличнее.
Да? И как ей в Америке?
Хорошо.
Евреям везде хорошо.
Однажды он спросил, зачем она разлучила их, спросил с тупым равнодушием — пора желаний давно прошла. «Для тебя же старалась», — не повела она бровью. И Илья Петрович поразился искренности старческого лицемерия.
— Если хочешь, открой форточку.
Из затянутого марлей квадрата потянуло сыростью. Застыв у окна, Илья Петрович раздвинул поблёкший цветник, поскрёб ногтем запотевшее стекло. От мутной гряды вдруг оживших обид у него свело скулы.
— Как жена?
Илья Петрович пожал плечами. Он чувствовал себя зайцем, на которого охотятся с вертолёта.
— Это потому что сходились без любви, — вынесли ему приговор. — Вот мы с твоим отцом.
Илья Петрович вспомнил мелочное недовольство, нескончаемую охоту за пылью и скандалы через два дня на третий.
«Отчего Золушка терпела мачеху? — спрашивал отца маленький Илюша. — Почему не убежала за тридевять земель?»
Отвернувшись, отец невнятно бормотал, и на его сутулившейся спине читалось, что состарившемуся рабу не нужны оковы.
А теперь на Илью Петровича смотрел по утрам угрюмый мужчина, у которого волосы с головы всё больше перебегали на шею и который внутри старел быстрее, чем в зеркале.
— И для тебя я всё делала, — раздавалось, как в трубу. — До сих пор носки штопаю!
Илья Петрович уставился на ноги и густо покраснел.
Ливень унялся, только по стёклам ещё причудливо ползли капли. А перед Ильёй Петровичем, как в треснувшем зеркале, плыли университетские годы, бессмысленная, ради куска хлеба, работа, больная дочь. Врачи рекомендовали ей дачу, но Нина Михайловна не приглашала. «Будь я моложе, — из года в год твердила она, — а за ребёнком глаз да глаз нужен».
Тяжёлые ветки скребли жесть, тоскливо елозили по шершавому скату.
— Я так одинока! С тех пор, как умер твой отец…
За мужем она была, как за каменной стеной. «Жизнь не объяснишь одной фразой», — качал сединой отец. «Одни везут, другие погоняют», — возражал ему Илья Петрович, когда достиг его возраста.
А Нина Михайловна всё лила воду на свою мельницу.
— Тебе меня жалко? — добавила она последнюю каплю. Схватившись за виски, Илья Петрович закричал. Сказано: «Чти отца и мать свою». А о любви ни слова.
«Тяжёлая ваша порода», — угрюмо приговаривала жена. Он и сам чувствовал неперерезанную пуповину, видел в себе чужое, инородное тело, помимо его воли мать жила в нём, её привычки липли, как тень. И хотя бунтовать против природы, что плевать против ветра, на душе у Ильи Петровича скребли кошки.
Нина Михайловна кусала рдевшие губы, обжигая взглядами, грозила переписать завещание, пугала Богом.
Ты скоро пожалеешь!
Неизвестно, кто вперёд!
Хлопнула дверь, на веранде щёлкнул телевизор. Илье Петровичу сделалось стыдно, помявшись, он взялся за плащ.
Набухшая листва едва шевелилась, в кустах глухо щебетали сойки. Пока он возился с калиткой, у соседей двигались занавески.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Социальные сети опутали нас, как настоящие. В реальности рядом с вами – близкие и любимые люди, но в кого они превращаются, стоит им войти в Интернет под вымышленным псевдонимом? Готовы ли вы узнать об этом? Роман Ивана Зорина исследует вечные вопросы человеческого доверия и близости на острейшем материале эпохи.
Размышления о добре и зле, жизни и смерти, человеке и Боге. Фантазии и реальность, вечные сюжеты в меняющихся декорациях.
В Интернетовской группе встретились люди с разными судьбами. Как им понять друг друга? Как найти общий язык?
«Зорин – последний энциклопедист, забредший в наше утилитарное время. Если Борхес – постскриптум к мировой литературе, то Зорин – постпостскриптум к ней».(Александр Шапиро, критик. Израиль)«Иван Зорин дает в рассказе сплав нескольких реальностей сразу. У него на равных правах с самым ясным и прямым описанием „естественной жизни“ тончайшим, ювелирным приемом вплетена реальность ярая, художнически-страстная, властная, где всё по-русски преизбыточно – сверх меры. Реальность его рассказов всегда выпадает за „раму“ всего обыденного, погруженная в особый „кристаллический“ раствор смелого художественного вымысла.
По некоторым отзывам, текст обладает медитативным, «замедляющим» воздействием и может заменить йога-нидру. На работе читать с осторожностью!
Карой Пап (1897–1945?), единственный венгерский писателей еврейского происхождения, который приобрел известность между двумя мировыми войнами, посвятил основную часть своего творчества проблемам еврейства. Роман «Азарел», самая большая удача писателя, — это трагическая история еврейского ребенка, рассказанная от его имени. Младенцем отданный фанатически религиозному деду, он затем возвращается во внешне благополучную семью отца, местного раввина, где терзается недостатком любви, внимания, нежности и оказывается на грани тяжелого душевного заболевания…
Вы служили в армии? А зря. Советский Союз, Одесский военный округ, стройбат. Стройбат в середине 80-х, когда студенты были смешаны с ранее судимыми в одной кастрюле, где кипели интриги и противоречия, где страшное оттенялось смешным, а тоска — удачей. Это не сборник баек и анекдотов. Описанное не выдумка, при всей невероятности многих событий в действительности всё так и было. Действие не ограничивается армейскими годами, книга полна зарисовок времени, когда молодость совпала с закатом эпохи. Содержит нецензурную брань.
В «Рассказах с того света» (1995) американской писательницы Эстер М. Бронер сталкиваются взгляды разных поколений — дочери, современной интеллектуалки, и матери, бежавшей от погромов из России в Америку, которым трудно понять друг друга. После смерти матери дочь держит траур, ведет уже мысленные разговоры с матерью, и к концу траура ей со щемящим чувством невозвратной потери удается лучше понять мать и ее поколение.
Книгу вроде положено предварять аннотацией, в которой излагается суть содержимого книги, концепция автора. Но этим самым предварением навязывается некий угол восприятия, даются установки. Автор против этого. Если придёт желание и любопытство, откройте книгу, как лавку, в которой на рядах расставлен разный товар. Можете выбрать по вкусу или взять всё.
Телеграмма Про эту книгу Свет без огня Гривенник Плотник Без промаху Каменная печать Воздушный шар Ледоколы Паровозы Микроруки Колизей и зоопарк Тигр на снегу Что, если бы В зоологическом саду У звериных клеток Звери-новоселы Ответ писателя Бориса Житкова Вите Дейкину Правда ли? Ответ писателя Моя надежда.