Секс с чужаками - [90]

«Доктор Моррис, ваша школа была основана пять лет назад благодаря пожертвованиям и правительственной дотации. Какую цель вы здесь преследуете?»

«Ну, в последние несколько десятилетий обезьян — главным образом шимпанзе, таких, как присутствующая здесь Роза — стали в порядке эксперимента обучать языку жестов. Главным образом для того, чтобы доказать, что обезьяны действительно способны пользоваться речью.» Рози просовывает кончик пальца в золотое колечко — сережку доктора Моррис. Доктор Моррис осторожно отводит ее руку. «Мы начинали с идеи дать обезьянам настоящее образование, сравнимое с образованием в младших классах, — она смотрит на шимпанзе. — Или хотя бы ту его часть, которую они смогут усвоить».

«У вас в школе учатся два орангутана и шесть шимпанзе. Есть ли какая-нибудь разница в их обучении?» — спрашивает женщина-репортер.

Доктор Моррис энергично кивает.

«Шимпанзе очень умные, но у оранга совершенно другая структура мозга, что делает его более приспособленным к абстрактным рассуждениям. Шимпы многое схватывают быстрее, оранги более медлительны. Но орангутан способен к более глубокому обучению».

На экране Вернон, раскачивающийся на веревках перед школой. Репортерша, принимая Вернона за Анни, произносит:

«Ее преподавателю Анни с самого начала показалась особенно способной ученицей. Основные предложения, которые она печатает на своей машинке, просты, но представляют собой оригинальное развлечение.»

Вновь Анни за пишущей машинкой.

«Если вы думаете, что это простое обезьянничанье, то лучше подумайте над этим еще раз. Берегись, Толстой!»

Чувствуя подавленность из-за краткости и легковесности передачи, а также из-за дурацкого замечания об «обезьянничаньи», Дуглас выключил телевизор.

Он долго сидел на одном месте. В какой-то момент во время просмотра Тереза ушла спать, покинув его молча и незаметно. Полчаса протаращившись в пустой экран, Дуглас перемотал пленку и, выключив звук, прогнал запись до того места, где появлялось лицо Анни.

Здесь Дуглас остановил изображение. Ему казалось, он почти чувствует, как мягок на ощупь ореол рыжей шерсти под ее подбородком.

Он не мог заснуть.

Тереза сбросила с себя простыню и лежала на боку, спиной к нему. Дуглас смотрел на очертания ее плеча и спины, проводил взглядом вниз, в углубление талии, затем вверх, по изгибу бедер. Ее ягодицы были как два округлых овала, один на другом. Кожа у нее была гладкая и блестящая в сочащемся через окно свете уличных фонарей. Она слегка пахла шампунем и уж совсем чуть-чуть — женщиной.

Всякий назвал бы любовью то, что Дуглас чувствовал к Терезе, пока он думал о ней в общем. И все же он помимо воли почти постоянно был на нее сердит. Когда ему казалось, что он может ее развлечь, это кончалось тем, что она по каким-то туманным причинам обижалась. Ее всегда такие нежные губки исторгали отрывистые и жестокие слова в его адрес. Она все воспринимала всерьез; неурядицы и размолвки множились и Дуглас не мог ни сладить с ними, ни поправить наносимый ими урон.

Под этой атласной кожей, скрывалось столько напряжения и тревоги. Чувствительности и страха. Он уже и пробовать перестал добраться до более счастливых составляющих ее личности, он не понимал — куда они могли деться. Он уже не стремился ее любить, но он и не то чтобы не хотел этого. Просто это стало как бы неважно.

Иногда он думал, что легче было бы иметь в женах кого-нибудь вроде Анни.

Анни.

Он любил ее мохнатое личико. Он любил неподдельную радость, написанную на нем, когда Анни его встречала. Эта радость никогда не исчезала. Характер Анни был теплым и светлым, она никогда ничего не боялась. Она не искала другого смысла в его словах — просто слушала и говорила с ним. Они чувствовали себя вдвоем так естественно. Анни была так полна жизни.

Дуглас убрал руку с плеча Терезы. Теперь ее кожа казалась ему голой, никчемной оболочкой.

Дуглас лежал на полу в обезьяньей комнате для игр, вентилятор обдувал ему грудь. Он придерживал сочинение Анни по «Сыновьям и любовникам» Лоуренса за уголки, чтобы не дать ему улететь.

Анни лениво повисла на перекладинах, укрепленных крест-накрест под потолком.

«Пол не получал удовольствия от работы, потому что начальник заглядывал через его плечо на то, что он пишет, — гласило сочинение Анни. — Но потом он снова стал счастлив. Его брат умер и его мать грустила. Пол заболел. Ему стало лучше и он вновь начал ходить к друзьям в гости. Его мать умерла и друзья его больше не развлекали».

Дуглас посмотрел на Анни поверх листка бумаги. Правда, это был первый случай, когда она прочитала «взрослый» роман, но все же он ожидал чего-нибудь получше. Он хотел было спросить, не написал ли за нее сочинение Вернон, но решил, что этого делать не стоит.

— Анни, — спросил Дуглас, усаживаясь, — про что говорится в этой книге на самом деле, как по-твоему?

Анни раскачалась и прыгнула на софу.

«Про человека», — ответила она.

Дуглас ждал. Продолжения не последовало.

— Но что сказано в ней про этого человека? Почему именно про него, а не про другого? Что в нем такого особенного?

Анни потерла ладонями друг о друга и не ответила.