Секреты - [4]

Сержант кивнул, глядя на Джима Талбота и ища у него помощи. Но тот тяжело опустился в кресло, закрыв лицо руками.

— Мистер Талбот, — сержант тронул его за плечо, — мы очень сожалеем. «Скорая помощь» приехала через несколько минут, но было уже слишком поздно.

Адель смотрела, как отец отнял руки от лица. Он смотрел на нее, и на какое-то мгновение ей показалось, что он подзовет ее к себе и утешит. Но вместо этого его лицо исказилось в злую гримасу.

— Слишком поздно, — прорычал он и ткнул в нее пальцем. — Ты опоздала забрать Пэмми, и она мертва, потому что ты слишком медленно перебирала ногами, черт тебя побери!

— Перестаньте! — сказал сержант с упреком. — Адель не виновата, она не могла знать, что Памела попытается перейти дорогу одна. Это был несчастный случай. Не вините ее, Адель сама еще ребенок, и она в шоке.

Адель осталась стоять у двери, слишком пораженная и ошеломленная, чтобы пройти в комнату и сесть. Она чувствовала, что ей здесь нет места, словно соседка, которая пришла занять немного сахару и не хотела уходить.

Это ощущение усиливалось по мере того, как полицейские старались утешить ее родителей, называя их Роуз и Джим, будто они были давно знакомы. Капитан Митчелл заварил чаю и разлил его по чашкам; сержант взял фотографию Памелы с каминной полки и заметил, что она была красивой девочкой. Отец прижал мать к себе, и оба полицейских сочувственно поддакивали, когда им рассказывали, какой умной девочкой была Памела.

Но никто не повернулся к Адель даже после того, как сержант дал ей чашку чая. Она как будто стала для всех невидимой.

Она, вероятно, стояла там пять или десять минут, но это казалось вечностью. Адель словно смотрела спектакль и была спрятана от актеров за рампой. Она могла видеть, слышать и чувствовать их шок и горе, но они совершенно не обращали внимания на ее боль.

Ей так сильно хотелось, чтобы кто-нибудь обнял ее, сказал, что это не ее вина и что Памеле десятки раз говорили, что она не должна сама переходить Юстон-роуд.

Через какое-то время Адель села на маленький табурет у двери и положила голову на колени. Все взрослые находились к ней спиной, и хотя она понимала, что это было просто потому, что так стояли стулья, у нее было ощущение, что они сделали это нарочно. Адель всем сердцем соглашалась со всем, что говорили о ее сестре: как ее все любили, что она была лучшей в классе, какой она была жизнерадостной маленькой девочкой с особенным характером, — все же ей казалось, что родители указывали на то, что старшая сестра была полной противоположностью и было несправедливо, что в живых осталась она.

А разговоры и слезы не прекращались. Роуз впадала в истерику, потом успокаивалась и приводила очередной пример того, какой особенной была Памела, потом вмешивался Джим и высказывал свое мнение. Среди голосов ее родителей был слышен спокойный, размеренный тон полицейских. Хотя Адель была ребенком, она понимала, что они умело справлялись с чужим горем, проявляя достаточный интерес, заботу и сочувствие, при этом постепенно стараясь подвести отца и мать к факту, что их дочь мертва.

Адель была тронута их состраданием, но все же ей хотелось осмелиться рассказать, что любимым обращением Джима Талбота к обеим дочерям было: «Может, ты заткнешься?» Что именно он должен был забрать Памелу, но забыл об этом. Ей также было интересно, проявляли бы оба полицейских ту же симпатию к Роуз, если бы знали, что она была в основном в слишком мрачном настроении, чтобы подниматься с постели по утрам. Именно Адель всегда кормила Памелу завтраком и отводила в школу.

— Хотите, мы отвезем вас посмотреть на Памелу? — спросил сержант через некоторое время. Роуз все еще беспомощно плакала, но не так истерично, как раньше. — Ее нужно официально опознать, и это может помочь вам понять, что она умерла мгновенно и не мучилась.

Адель все это время молча сидела на табурете, уйдя в свое горе, но когда она услышала этот вопрос, то тут же пришла в себя.

— Можно мне тоже поехать? — спросила она порывисто.

Четверо взрослых повернулись к ней. Оба полицейских были просто удивлены, они явно забыли, что она все еще находится в комнате. Но родители выглядели глубоко оскорбленными просьбой Адель.

— Почему ты, маленькая мерзавка? — взорвалась мать, поднимаясь, будто собираясь ее ударить. — Это тебе не цирковое зрелище. Наша девочка умерла из-за тебя.

— Тихо, тихо, Роуз, — сказал сержант, вставая между матерью и дочерью. — Адель совсем так не считает. Она тоже расстроена.

Сержант Майк Коттон предпочел бы быть в любом другом месте, только не на Чарлтон-стрит, 47. За двадцать с лишним лет службы в полиции его вызывали сотни раз, направляя сообщить о смерти близкого человека родственникам, и это всегда была мучительная обязанность. Но сообщение о смерти ребенка превращалось в кошмарную задачу, потому что не существовало слов, которые способны были облегчить боль, ничего, что могло бы оправдать, почему здорового ребенка вдруг унесла смерть. Но это был один из худших случаев на его памяти, потому что в тот момент, когда Роуз Талбот открыла дверь и Адель не бросилась в ее объятия, он понял, что в этой семье что-то категорически не так.