Секреты, которые мы храним. Три женщины, изменившие судьбу «Доктора Живаго» - [99]

Когда я проснулась, была уже почти полночь, и мне хотелось есть. Я оделась и положила книгу в сумочку.

Проходя по лобби отеля, я увидела сидевшую на кресле под портретом Флобера женщину, с которой столкнулась в книжном магазине. На ней был безукоризненный твидовый костюм Chanel, а волосы были идеально завиты, хотя на этот раз чуть более светлые, чем во время прошлой нашей встречи, когда она рассказала о том, что произошло с Генри. Увидев меня, она встала и, не глядя на меня, вышла из дверей отеля на улицу.

Мы шли, наверное, минут двадцать. За все это время женщина ни разу не оглянулась. Потом она остановилась у входа в Café de Flore на бульваре Сен-Жермен. Вход в кафе был украшен белыми рождественскими гирляндами. На террасе кафе было пусто, а на сиденья плетеных стульев ветер намел небольшие сугробы снега, словно они оделись в белые меховые пальто. На втором этаже здания на балконе с коваными железными перилами криво висел плакат в цветах французского триколора со словами «Vive de Gaulle».

Войдя внутрь, женщина снова расцеловала меня в обе щеки, показала на стоящий у дальней стены стол, за которым сидел человек, которого я уже однажды видела, и ушла.

Я знала, что они со мной свяжутся, но не ожидала, что снова его увижу.

Он встал, чтобы поприветствовать меня. Слишком маленькие очки в роговой оправе, в которых он был на презентации итальянского перевода романа, исчезли.

– Ciao, bella, – произнес он не на чистом итальянском, а с сильным русским акцентом, и поцеловал мою руку. – Рад тебя видеть. Надеюсь, что ты пришла, чтобы сдать в химчистку платья?

– Может быть.

Мы сели, и мужчина передал мне меню.

– Заказывай все, что захочешь, – он поднял вверх палец. – Все-таки на шоколадных пирожных долго не протянешь.

Перед ним стояла початая бутылка белого вина и серебряное блюдо с улитками. Я заказала крок-месье официанту в белом галстуке и ждала, что скажет мне мужчина.

Он допил вино и жестом попросил официанта принести еще бутылку.

– Женщины нравятся мне больше, чем мужчины, но вино я предпочитаю как тем, так и другим, – пошутил он. Все мужчины одинаковые, вне зависимости от того, являются они коммунистами или капиталистами. – Хотел лично поблагодарить тебя за щедрость, – продолжал он.

– Экспонат оказался полезным?

– О, да. Очень разговорчивый. Очень… как бы это выразиться…

– Общительный?

– Совершенно верно. Общительный.

Я не стала интересоваться тем, что стало с Генри Ренне, потому что совершенно не хотела этого знать. В течение года я мечтала о том, чтобы отомстить ему. После того как меня уволили, я хотела уничтожить не только его, но и сжечь дотла здание самого Агентства. Но сейчас, услышав подтверждение того, что произошло с Генри, почувствовала лишь легкое облегчение. Злость – это всего лишь слабый суррогат, неполноценный заменитель грусти. Злость – как сахарная вата, упоение местью моментально исчезает. И сейчас, когда месть свершилась, я не могла понять, ради чего мне жить дальше.

Официант вернулся с моим заказом. Мой новый друг ел улитки и лаконично излагал свое видение моего будущего.

– Как долго ты собираешься пробыть в Париже? – спросил он.

– Я не покупала обратный билет.

Он окунул улитку в расплавленное масло.

– Прекрасно! Тебе стоит немного попутешествовать. Увидеть мир. У такой женщины, как ты, прекрасное будущее.

– Сложно думать о будущем, когда нет средств.

– Это точно, – он высосал улитку из раковины и показал на меня вилкой с двумя зубчиками. – Но ты – женщина изобретательная. И заслуживаешь того, о чем просишь.

– Я уже не уверена, что это так.

– Я тебя уверяю, что так оно и есть. Ты себя недооцениваешь. Возможно, этого не замечают всякие невнимательные люди, но я замечаю. Как говорил Эмерсон, надо уметь открывать двери.

После приезда в Париж я несколько раз обходила расположенный за оградой особняк Hôtel d’Estrées[28], смотрела на развевающееся красное знамя с золотыми серпом и молотом и думала: «Интересно, каково это было бы – войти в это здание одним человеком, а выйти другим?» И сейчас мой собеседник предлагал мне узнать, что чувствует тот, с кем это происходит.

Я вспомнила о том, как Генри Ренне вывел меня в лобби ресторана и открыл дверь гардероба. Я вспомнила о том, как в тот вечер мимо меня, не произнося ни слова, прошел Андерсон, и как потом, сидя за своим большим рабочим столом, он заявил мне, что компания больше не нуждается в моем присутствии и Агентство не может рисковать, оставаясь моим работодателем. Я вспомнила о том, что в тот день в коридоре здания встретила Фрэнка, который не подал мне руки и не обратил на меня внимания.

Я подумала об Ирине, о дне, когда я увидела ее в первый раз, и о том дне, когда произошла наша последняя встреча.

Я хотела поговорить с ней в день похорон ее матери, хотела ее обнять и все ей рассказать. Но вместо того, чтобы поехать на кладбище, я поехала в Джорджтаун и в одиночестве посмотрела фильм «Тихий американец».

В кармане у меня была записка, которую я планировала незаметно передать ей после похорон. Написанные в ней слова наполовину стерлись из-за того, что, гуляя по парижским улицам, я постоянно теребила эту записку. Там была правда, которую я так никогда и не рассказала ей.