Секреты, которые мы храним. Три женщины, изменившие судьбу «Доктора Живаго» - [86]

Обмеряя меня, она болтала. Рассказывала о том, что работала в отделе костюмов и грима студии Warner Bros., приклеивала искусственные ресницы своенравной Джоан Кроуфорд, подкладывала вкладыши в туфли Хамфри Богарта, чтобы тот казался выше, и обегала все парикмахерские салоны Лос-Анджелеса в поисках того самого оттенка светлой краски для волос Дорис Дей. Она поведала мне о том, как однажды вошла в гримерку Фрэнка Синатры, голова которого была между ног актрисы, имя которой женщина не хотела разглашать. При этом шляпа все равно была на голове Синатры! «Он даже не взглянул в мою сторону, – сказала она. – Просто промычал ей в промежность, чтобы я зашла через двадцать минут. Никогда не думала, что Синатра – такой любезный и при этом любвеобильный человек».

Все это время я молчала. При других обстоятельствах ее рассказы наверняка показались бы мне крайне занятными, но я была совершенно не в том настроении. Впрочем, женщина казалась мне одной из тех, кто может продолжать свой монолог после того, как ее аудитория уже сорок минут как заснула.

Восемь часов назад я приземлилась, чувствуя себя полностью разбитой. До этого я никогда не летала на самолете, но, как только спустилась с трапа, еще до своего перевоплощения, сразу превратилась в курьера, стала новым человеком.

Я получила то, о чем просила. Мне дали не просто задание и билет в одну сторону, а шанс стать другой, начать жизнь с чистого листа. У меня была такая возможность, и я ею воспользовалась. Мое сердце было разбито, но в этом было что-то освобождающее – словно гора упала с плеч, и у меня больше не было человека, который мог мне сделать больно, и я в свою очередь не могла причинить ему боль.

Женщина упаковала в сумку перчатки, ножницы и краски. Она смела с пола мои волосы и аккуратно сложила их в отдельный пакет, который тоже положила в свою сумку. Перед тем как уйти, она сообщила, что мне от флористов поступит коробка, в которой обычно привозят розы с длинными стеблями, но в коробке будет монашеская ряса. Женщина открыла дверь и, повернувшись, произнесла: «Было приятно пообщаться, дорогая».

– И мне тоже, – ответила я, подумав о том, что мы даже не представились друг другу.

Я закрыла за ней дверь, подошла к висящему над раковиной в ванной треснувшему зеркалу и посмотрела на свое отражение. Пригладила ладонью короткие волосы. Послюнявила кончик пальца, вытерла темное пятно краски на виске и поняла, что могу превратиться в кого угодно.

Одеваясь, я думала о том, что сказала бы Сэлли о моем новом имидже.

Или что могла бы сказать мама. Положив ладонь на тыльную часть шеи, подумала о том, что маме в таком виде я бы вряд ли понравилась. Сэлли сказала бы, что это – серьезное заявление. А Тедди сказал бы, что ему все нравится, но на самом деле мог вовсе так не думать.

После смерти матери я не хотела быть дома одна, и Тедди переехал ко мне на кушетку в соседнюю комнату. По ночам, когда я не могла заснуть, Тедди читал мне из журнала The New Yorker эссе Элвина Брукса Уайта[20] и Джозефа Митчелла[21], а также рассказы авторов, чьи фамилии я уже забыла. В тот вечер, когда я сказала ему, что не смогу выйти за него замуж, он читал мне с листов, которые вынул из своего атташе-кейса. Прочитав первую главу, он сказал, что это начало романа, который он пишет уже несколько лет. Я сказала, что мне очень понравилось и что он должен закончить этот роман.

– Ты действительно так думаешь? – переспросил он. Я ответила, что не буду ему врать, и он спросил, правда ли это.

Мне было сложно смотреть ему в глаза, но я заставила себя это сделать.

– Я не могу выйти за тебя замуж, – произнесла я.

– Мы можем подождать. Столько, сколько захочешь. В любом случае, ты сейчас в трауре.

– Нет, дело в не этом.

– А в чем?

– Не знаю.

Я почувствовала, что он хочет что-то сказать, но не решается.

– Мне кажется, что знаешь.

– Нет.

– Из-за Сэлли?

– Что? Нет… Я трудно схожусь с людьми. Сложно найти настоящих друзей. Она была хорошей подругой.

– Но все может остаться, как раньше. Я знаю…

– Мне кажется, что ты знаешь меня не так хорошо, как тебе кажется.

– В том-то и дело, что знаю.

– Что ты этим хочешь сказать?

– Я хочу сказать, что хочу быть с тобой. Что бы это для тебя ни значило.

Но я не могла его понять. Я не хотела его понимать.

– Ну, а для тебя что это значит? Чего хочешь ты сам?

– Жену, – ответил он, – друга, – он утер глаз от набежавшей слезы. – Тебя.

– Как ты думаешь, кто я?

Он потупил голову.

– Только честно.

Я сказала ему, кто я, и он ответил, что мы можем обо всем этом подумать, не торопить события и пока не принимать никаких решений. Я согласилась – главным образом для того, чтобы больше не видеть его в таком расстроенном виде, и мы расстались. Я ушла в свою спальню и всю ночь слушала, как он ворочается на кушетке в соседней комнате.

На следующий день из-за урагана не было электричества в большей части Района. Тедди повез меня в офис. По дороге мы не разговаривали и не включали радио. Единственным слышным в салоне звуком был звук «дворников», сбивающих потоки воды с лобового стекла. Когда он остановил машину, я сняла с пальца кольцо его бабушки и положила на «торпеду». Он лег грудью на руль, и через некоторое время, не сказав ни слова, я вышла из машины. Мне было нечего ему сказать. Мне казалось, что если я что-нибудь скажу, то сделаю ему еще больнее или потом просто не смогу выйти из машины. Я сама порвала с ним, но при этом чувствовала, что мое собственное сердце разрывается. Не так, как это было, когда меня бросила Сэлли, а так, будто я почувствовала себя в свободном полете без руля и без ветрил, словно перерезала веревку, которой была привязана к земле.