Секреты, которые мы храним. Три женщины, изменившие судьбу «Доктора Живаго» - [50]

– Давайте присядем, – предложил итальянец и за руку провел меня в гостиную. – Хотите что-нибудь попить?

– Нет, – ответила я, – спасибо, не хочу.

Он повернулся к своей жене.

– Дорогая, можешь сделать нам эспрессо?

Джульетта поцеловала мужа в щеку и ушла на кухню.

Д’Анджело потер ладонями о штаны.

– Я боюсь, что уже слишком поздно.

– Слишком поздно для чего?

– Для того чтобы вернуть вам книгу, – он по-прежнему улыбался, как улыбаются люди на Западе – из вежливости, а не оттого, что чувствуют себя счастливыми. – Я уже передал рукопись сеньору Фельтринелли. Ему роман понравился, и он его напечатает.

– Но прошло всего несколько дней с тех пор, как Боря передал вам ее, – с удивлением сказала я.

Он рассмеялся слишком громко для того, чтобы мне это понравилось.

– После этого я сел на первый рейс до Восточного Берлина. Ехал на двух поездах и шел так долго, что сносил ботинки, и мне пришлось в Западном Берлине купить себе новую пару. Сеньор Фельтринелли прилетел в Западный Берлин, чтобы встретиться со мной. Мы там хорошо зажгли…

– Вы должны забрать у него рукопись.

– Я боюсь, что это невозможно. Роман уже переводят. Фельтринелли сказал, что будет преступлением, если этот роман не напечатают.

– Преступлением? А что он вообще знает о преступлениях? И что он знает о наказании за преступления? Если роман Бориса напечатают за границей, это будет считаться преступлением. Вы должны понимать, что вы сделали.

– Господин Пастернак дал мне разрешение. Я не знал, что публикация романа может поставить его в опасное положение, – Серджио встал и достал из своего атташе-кейса ежедневник в черном кожаном переплете. – В тот вечер я записал слова, которые он мне тогда сказал в Переделкино. Мне они показались полностью исчерпывающими.

Я посмотрела на открытую страницу и прочитала: «Вот «Доктор Живаго». Пусть роман прочитают во всем мире».

– Видите? Он дал свое разрешение. И даже если бы, – по его тону я почувствовала, что итальянец ощущает некоторую долю вины, – я и хотел вернуть роман, то уже ничего не смогу сделать, потому что не контролирую эту ситуацию.

Я тоже чувствовала себя человеком, который не контролирует сложившуюся ситуацию. Оказывается, Боря все-таки дал итальянцу свое разрешение. Рукопись находилась за границей и была, так сказать, в работе. Единственное, что мне оставалось делать, это попытаться убедить тех, от кого это зависело, напечатать роман в СССР и надеяться на то, что здесь он выйдет быстрее, чем в Италии. Это был единственный способ спасти Борю и саму себя.

Спустя месяц Боря подписал официальный контракт с итальянским издательством.

При подписании я не присутствовала. Его жена тоже, и впервые в жизни мое мнение полностью совпадало с мнением Зинаиды – мы считали, что публикация романа за границей не принесет ничего, кроме горя.

Боря считал, что советское издательство могло бы напечатать этот роман, если бы его руководство знало, что он неизбежно выйдет за границей. Но я так не думала.

– Ты не контракт подписал, – сказала я ему, – а смертный приговор.

Тем не менее я не сдавалась и делала все, что было в моих силах. Я умоляла Серджио надавить на Фельтринелли, чтобы тот вернул нам рукопись. И увиделась со всеми руководителями советских издательств, которые потенциально могли бы напечатать «Доктора Живаго» до выхода в свет итальянского издания.

Постепенно те, кому это было нужно, узнали о том, что роман попал к итальянцам, и отдел культуры ЦК КПСС потребовал от издателя его возвращения. Я совершенно неожиданно оказалась в ситуации, когда моя точка зрения совпадала с мнением власти. Если роман опубликуют, то в первую очередь это должно произойти на нашей Родине. Но Фельтринелли игнорировал эти требования, и я боялась того, что нас ждет дальше. Я встретилась с заведующим отделом культуры ЦК Дмитрием Алексеевичем Поликарповым, чтобы попытаться его уговорить пойти нам на уступки.

Поликарпов был внешне привлекательным человеком, которого я неоднократно видела на разных мероприятиях, но с которым ни разу не говорила. На нем был хороший, купленный на Западе костюм, широкие, сужающиеся к низу брюки и хорошо начищенные ботинки. Московские литераторы его побаивались, и мое дыхание участилось, когда секретарша ввела меня в его кабинет. Я села, сделала глубокий вдох и начала заранее подготовленную речь.

– Надо опубликовать роман до того, как это успеют сделать итальянцы, – говорила я. – Можно убрать части, которые вы считаете антисоветскими.

Понятное дело, Боря ничего не знал об этой моей инициативе. Я лучше всех остальных понимала, что он скорее вообще откажется от публикации романа, чем согласится на публикацию варианта, урезанного цензорами.

Поликарпов достал из кармана пиджака жестяную коробочку.

– Это невозможно.

Он вынул из коробочки две белые пилюли и проглотил, ничем не запивая.

– «Доктора Живаго» надо вернуть во что бы то ни стало, – продолжал он. – Роман нельзя публиковать в его оригинальном виде ни здесь, ни там. Если мы опубликуем один вариант, а итальянцы другой, то будет много вопросов о том, почему мы что-то изъяли. Будет конфуз для государства и всей русской литературы. Ваш друг поставил меня в очень неприятное положение, – он убрал жестяную коробочку в карман, – и вас тоже.